Катрин Панколь - Черепаший вальс
Дождь все шел и шел. Они смотрели из кровати на косые струи дождя за окном. Дю Геклен вздыхал, переворачивался и вновь засыпал.
Они решили не спешить в Париж.
— Хочешь, поедем проселочными дорогами? — спросил Филипп.
— Да.
— И затеряемся среди проселочных дорог?
— Да. Так мы можем подольше быть вместе.
— Но, Жози, мы теперь все время будем вместе!
— Я так счастлива! Я бы хотела поймать чайку, нашептать ей на ухо мой секрет и отправить в небо!
Дождь так хлестал, что они заблудились. Жозефина так и сяк вертела дорожную карту, Филипп смеялся и говорил, что штурман из нее никудышный.
— Но ничего же не видно! Придется вернуться на шоссе. Что уж тут поделаешь.
Они нашли дорогу Д-313, поехали к ней через маленькие деревушки, которые едва различали сквозь деловитое мелькание дворников, и прибыли в местечко, которое называлось «Ле Флок-Пиньель». Филипп присвистнул.
— Скажи на милость! Важная шишка, оказывается. Даже деревня носит его имя!
Они ехали очень медленно. Через стекло Жозефина заметила старый дом с облупившимися стенами. На фронтоне виднелись зеленые полустертые буквы: «Новая типография».
— Филипп! Останови!
Он припарковался. Жозефина вышла из машины и подошла к дому. Она заметила внутри свет и знаком подозвала Филиппа.
— Как там его звали? — пробормотала она, пытаясь вспомнить рассказ Лефлок-Пиньеля.
— О ком ты?
— О печатнике, приемном отце Лефлок-Пиньеля… На кончике языка вертится…
Его звали Графен. Бенуа Графен. Это был уже совсем старый человек, убеленный сединами. Он открыл им, удивляясь нежданным гостям. Впустил их в большую комнату, заполненную машинами, книгами, горшками с клеем, типографскими клише.
— Извините за беспорядок, — сказал старик. — У меня больше нет сил прибираться…
Жозефина представилась, и едва она произнесла имя Лефлок-Пиньеля, глаза старика просияли.
— Том… маленький Том.
— Вы хотите сказать, Эрве?
— Я звал его Томом. Ну знаете, Том из сказки про Мальчика-с-пальчик.
— Значит, правда все, что он мне рассказывал, что вы его приютили, воспитали…
— Приютил — да. Но не воспитал. Не успел из-за этой…
Он пошел за кофейником, который стоял на старом кухонном шкафчике, и предложил им кофе. Шел сгорбившись, едва волоча ноги. В старой шерстяной жилетке, потертых вельветовых брюках, тапочках. К кофе у него нашлась коробка печенья. Он пил кофе, размачивая в нем печенюшки, и когда тесто впитывало всю жидкость в чашке, добавлял из кофейника еще.
Он действовал машинально, глаза его были пусты. Он словно не замечал гостей.
— Вы уж меня извините, — пробормотал он, — я не привык разговаривать. Раньше в деревне было полно народу, было какое-то движение, соседи, теперь почти все уехали…
— Да, я знаю, — тихо ответила Жозефина. — Он рассказывал мне про главную улицу, про торговцев, про работу с вами…
— Он еще помнит? — сказал он взволнованно. — Он не забыл? Столько времени прошло…
— Он обо всем помнит. Он вспоминает вас, он вас любил, вы же знаете…
Она схватила изуродованную руку Бенуа Графена и сжала ее, ласково улыбаясь.
Он достал из кармана платок и вытер глаза. Попытался сложить его, но руки не слушались, дрожали.
— Когда я его узнал, он был вот такой…
Он протянул руку и показал, какого роста был малыш.
— Давно это было? — спросила Жозефина.
Он бессильно всплеснул руками.
— Том, маленький Том… Утром я даже предположить не мог, что сегодня со мной кто-то будет говорить о нем.
— Он всегда говорит о вас. Он стал очень важным человеком, красивым, известным.
— Ух ты! Да я и не сомневался. Он уже тогда был очень умным. Мне его Бог послал, малыша Тома.
— Он постучал в вашу дверь? — улыбнувшись, спросила Жозефина.
— Нет, все было не так! Я сидел, работал….
Он показал покрытые пылью машины за спиной.
— Они тогда не простаивали, стучали, как звери… Но все равно я услышал жуткий визг тормозов. Я поднял голову, подошел к окну и увидел, как рука женщины выкидывает из машины ребенка! Так бросают собачку, от которой хотят избавиться! Ребенок сидел на дороге. С черепашкой в руках. Ему было три-четыре года, я так и не узнал, сколько точно.
— Он тоже не помнит…
— Я впустил его в дом. Он не плакал. Он прижимал к себе черепашку. Я подумал, что они вернутся за ним. Он был такой славный. Послушный, тихий, испуганный. Кстати, вначале он вообще не разговаривал. Поэтому я и назвал его Томом. Он знал только, как зовут его черепаху — Софи. Это было больше сорока лет назад. Совсем другое время! Я предупредил жандармов, они разрешили мне оставить мальчика у себя.
Печенье размокло, сломалось. Он встал, чтобы взять ложку. Упал на стул и попытался выловить кусочек из чашки.
— Он никогда не говорил ни про папу, ни про маму. Вообще не хотел говорить. Однажды он сказал: можно, я останусь с тобой… Я растрогался. У меня не было детей. Вот мы и стали жить втроем: он, я и черепаха. Он обожал это животное. И странное дело, она привязалась к нему. Когда он звал ее, она прибегала. Я не знал, что у черепахи могут быть чувства. Она тянула к нему свою головку, он брал ее на руки и пускал ползать. Она спала в его комнате. В ногах кровати стоял ящик — ее домик. Я привязался к малышу и к черепахе. Он следовал за мной по пятам. Шагу без меня не мог ступить. Когда я работал, он смотрел на меня, когда я был в саду, он ходил за мной. Устроил его в деревенскую школу, я был знаком с училкой, она не стала раздувать из этого историю. Время от времени приходили жандармы попить кофе. Говорили, что надо все-таки заявить о нем, что, может быть, его ищут родители. Я ничего не отвечал, я слушал, я думал, может, и правда родители за ним вернутся… Невелик труд вернуться и спросить. Вам так не кажется?
Жозефина и Филипп хором ответили: «Да, конечно». Они не могли отвести глаз от старика, от его затуманенных глаз, от скрюченных пальцев, макавших печенье в кофе. Горе, искреннее горе туманило его взгляд.
— Однажды приехала та женщина. Из органов опеки. Ее звали Эвелина Ламарш. Сухая, властная, грубая. Для нее это была всего лишь рабочая встреча, она так у себя в блокноте и пометила: «РВ Ле Флок-Пиньель». И решила, что он поедет с ней. Вот так. Не спрашивая ничего ни у него, ни у меня! Когда я начал возражать, она только сказала, что таков закон. И когда надо было назвать его, она объявила, что его имя — Эрве Лефлок-Пиньель и что она отправит его к приемным родителям. Я стал спорить, я сказал, что я и есть его приемные родители, она сказала, что нужно было записываться в очередь, что полно людей, которым нужен ребенок, а я никогда никуда не записывался. Черт возьми! Я и не ждал, что у меня появится ребенок!
