Дуглас Кеннеди - В погоне за счастьем

Здравствуй, — сказал он.

Здравствуй.

Ты прекрасно выглядишь.

Я не смогла ответить привычным «Ты тоже», потому что невозможно было произнести эти слова. Вместо этого я заглянула в детскую коляску. Кейт спала — хорошенькая пухлая девочка в комбинезоне, накрытая толстым клетчатым одеялом. Я погладила ее ручонку. Инстинктивно кулачок разжался, и крохотные пальчики обхватили мой палец. Я замерла, воспользовавшись паузой, чтобы прийти в себя.

Она красавица, — сказала я.

Он встал рядом и вместе со мной смотрел на девочку.

Да, — сказал он. — Красавица.

Вы с Дороти, должно быть, очень довольны.

Он кивнул, потом жестом пригласил меня за стол. Я осторожно высвободила свой палец из маленькой ручки. Зашла в кабинку. Он сел напротив меня. Заказал еще кофе. Его пальцы снова обхватили чашку. Какое-то время мы оба молчали. Наконец он заговорил, не поднимая глаз:

Вот, значит… я все думал… я… я рад тебя видеть, Сара.

Я не знала, что сказать. Поэтому хранила молчание.

Я не виню тебя в том, что ты ненавидишь меня, — сказал он.

Я не испытываю к тебе ненависти.

Значит, испытывала.

Может быть, какое-то время. Но… ненависть такая штука, с которой трудно жить. Боль — это другое. Боль может остаться надолго.

Я знаю, — сказал он. — За эти четыре года много было таких моментов, когда я думал: неужели это можно пережить?

И как?

Я не смог. Я тосковал по тебе каждый час каждого дня.

Понимаю.

А твоя тоска по Эрику?..

Ты хочешь знать, ушла ли она? Нет. Но я научилась жить с ней. Так же, как научилась жить с тоской по тебе.

Он снова поднял на меня взгляд.

Ты тосковала по мне? — спросил он.

Конечно, — ответила я. — Очень.

Он смотрел на меня с болью и изумлением:

Но… ты отказывалась даже говорить со мной.

Да.

И не прочла ни одного моего письма?

Ты прав, они так и остались невскрытыми.

Тогда как же ты можешь говорить…

Что я скучала по тебе все это время? Потому что так оно и были. Потому что я любила тебя. Как никого и никогда.

Он обхватил голову руками:

Тогда какого черта ты гнала меня, Сара?

Потому что… я не могла иначе. Горе было слишком велико. Я так любила тебя, что, когда ты предал Эрика и меня… когда Эрик умер, я не могла тебя видеть. То, что случилось, было слишком страшно. И самое ужасное, что… я понимала, почему ты был вынужден сделать то, что сделал. Что ты попал в жуткую ситуацию — ситуацию, в которой так легко было поддаться панике, сделать неверный шаг. Но это все равно… не могло смягчить последствий твоего выбора. Ведь он отобрал у меня двоих самых дорогих для меня, самых любимых людей.

Принесли кофе. Он по-прежнему сидел с поникшей головой.

Знаешь, как часто я мысленно проигрывал эту сцену? — спросил он.

Какую сцену? — спросила я.

Когда агенты ФБР допрашивали меня в зале заседаний «Стал энд Шервуд». Со мной был адвокат компании. Допрос продолжался целое утро. Я все увиливал от вопроса о коммунистах из числа моих знакомых. Три часа я стоял на своем — и назвал только тех двоих, что прежде назвали меня. Наконец федералы пришли в бешенство — и захотели переговорить с нашим юристом наедине. Прошло еще минут двадцать. Он вышел один. И сказал: «Джек, если ты не назовешь им еще одно имя, тебя вызовут в Комиссию как свидетеля противной стороны. И на твоей карьере в „Стал энд Шервуд будет поставлен крест». Все, что я должен был сделать, — это сказать «нет». Да, я мог потерять работу, но… я бы нашел, чем прокормить семью. Но меня загнали в угол. Эти федералы, они так остро чувствуют слабость. И они здорово сыграли на моей. Разумеется, они всё знали про нас с тобой — и постоянно намекали на то, что, если я не стану сотрудничать, меня не только уволят из «Стал энд Шервуд», но просочится слух о моей двойной семейной жизни. И мало того что я стану сочувствующим, так еще прослыву и аморальным типом. Я хорошо помню, что сказал мне один из них: «Парень, если бы ты жил на два дома в Париже, всем было бы плевать. Но в Америке мы придерживаемся более строгих моральных принципов: поймали с поличным — пеняй на себя. Тебе повезет, если удастся устроиться чистильщиком обуви в какой-нибудь дыре». И вот тогда я назвал имя Эрика. Как только оно слетело с моих губ, я рке знал, что погубил всё. Что рано или поздно ты все равно узнаешь. А когда об этом узнала Дороти, она сказала, что я недостоин даже презрения.

Но разве она не поняла, что ты сделал это ради нее и Чарли?

О… она все поняла. Но все равно рассматривала это как одно из моих предательств. После этого она даже выгнала меня из дома. Сказала, что даст мне развод, о котором я всегда мечтал… и отныне я свободен, чтобы жить с тобой.

Я не сразу обрела дар речи.

Я не знала.

Если бы ты прочла мои письма… если бы только позволила рассказать тебе… я все думал: какая же это страшная ирония судьбы. И только я виноват в том, что…

Он запнулся, полез в карман пальто, порылся и достал сигарету. Сунул ее в уголок рта. Взял со стола спички. Дрожащими руками прикурил. В отсвете пламени его лицо показалось еще более сморщенным и изможденным. Он был сломлен. Я вдруг увидела себя, выбрасывающую коробку с его письмами. Письмами, которые он писал часами. Точно так же, как я когда-то, зимой сорок шестого… когда еще просто не могла поверить в свою безумную любовь к нему. Четыре года его письма пылились в офисе Джоэла. Четыре года. И вот в день своего возвращения в Нью-Йорк я просто вышвырнула их — разыграла финальный акт расправы. Почему я не прочла их сразу, как только он прислал их? Зачем мне понадобилось устраивать ему такое наказание? Наказание, которое отныне будет преследовать меня. Потому что я буду постоянно задавать себе вопрос: если бы я прочла эти письма вскоре после смерти Эрика, может, я смогла бы понять? Нашла бы в себе силы простить его? И мы нашли бы дорогу друг к другу?

Что было после того, как тебя выгнала Дороти?

Полгода я прожил на раскладном диване в квартире Мег.

Мег. Ее письмо ко мне зимой пятьдесят третьего:

Что я могу сказать, Сара? Пожалуй, только одно: я знаю, как ты любила его когда-то. И не прошу о примирении. Но, может быть, ты найдешь в себе силы простить его и каким-то образом сообщить об этом. Я думаю, это очень много значит для него. Сегодня он глубоко несчастный человек. Он нуждается в твоей помощи, чтобы найти самого себя.

Но нет, я не хотела сдавать позиций. На моей стороне была справедливость. Он был достоин вечного приговора. Он сам создал себе проблему (как едко я написала Мег). И должен был жить с ней. Один.