Ольга Горовая - Обжигающая спираль (СИ)
— А ведь он любит ее, — горько заключил Михаил Николаевич. — Долго не верил. Даже после того, как приехал и сам допросил Лиса. До конца не верил, пока с Машей не поговорил.
— Она ему призналась? — немного удивленно откликнулся Руслан, следя за входом в палату. Они стояли у окна напротив двери.
— Не знаю, со мной она отказалась говорить, да и с матерью тоже, — вздохнул Самойленко. — Павел так же не вдавался в подробности. Только выйдя от нее, он пробовал на себя вину взять. И лишь когда я его придурком обозвал, объяснив, что такая жертва ничего не даст, это ведь ее не остановит, раз Маша уже один раз решилась на подобное, он сломался, — Михаил Николаевич тяжело вздохнул. — Парень сел прямо на пол коридора и сказал, что ведь все равно ее любит. Понимает, насколько чудовищно то, что Маша сделала. И все равно…, — полковник замолчал и устало потер лицо ладонью.
Даже в этом жесте Руслану виделась какая-то безысходность.
— Сколько же она жизней поломала одним единственным вечером, — опустошенно выдохнул Самойленко. — И ради чего?! Почему не подумала, если не о нас, считая в чем-то виновными, то хоть о Паше, который так ее любит? Почему, Руслан?! — с каким-то потерянным выражением в глазах на осунувшемся лице, спросил у него Михаил Николаевич. — Ведь и он ей не безразличен, Машка рыдала в голос, когда он все же ушел, отвернувшись от нее, — полковник тяжело привалился к стене.
Руслан не знал что ответить.
Он кристально ясно помнил тот миг, когда стоял перед Писаренко и хотел его убить. Но все-таки прислушался к разуму и пониманию, что никакая месть не стоит того, чтобы загубить еще и свою жизнь. У него достало ума отвернуться и уйти, несмотря на всю ненависть. И не поступи он так — не встретил бы Свету, потерял бы друзей, столько возможностей, которые теперь использовал. Все потерял бы, хоть и казалось Русу в тот момент, что у него ничего нет.
Но он-то хоть по делу на Николая Алексеевича злился, хоть и сомнительно, что в таком поступке могут существовать более веские доводы.
Однако Руслан мог понять, когда люди шли на убийство обидчиков своей семьи. Понимал и принимал такое. Сам был готов убить за Свету и их будущего ребенка. А вот когда пытались убить своих родных — такое оказывалось недостижимо для разума Руслана.
В его представлении только ненормальный человек, с явно больной психикой, пусть и поступающий в остальном адекватно, мог решить на подобный поступок.
Потому он просто промолчал, понимая, что полковник и не ждет ответа.
— Как Оксана Владимировна новость перенесла? — осторожно поинтересовался Рус, памятуя о реакции Светы.
Самойленко помрачнел еще больше.
Тяжело вздохнул, опять потер лицо. А потом взмахнул рукой и опустился на один из стульев, которые стояли вдоль стены между проемами окон.
— Плохо, — скупо выдавил он. — Мне скорую пришлось вызывать.
Это многое сказало Руслану. Насколько он знал, мать Светы до этого на здоровье почти не жаловалась.
Опустившись на соседний стул, отчасти, чтобы уровнять высоту с полковником, отчасти потому, что ноги все же плохо держали после предыдущих суток, он сделал единственное, что мог.
Похлопав Самойленко по плечу, Руслан тяжело вздохнул.
— Прорвемся, Михаил Николаевич, — с уверенностью, которую сам не ощущал, пообещал Рус своему будущему тестю.
Тот горько хмыкнул.
— Как я хочу в это верить, Руслан, — честно признал он с болью в голосе. — Да, только…, — полковник отмахнулся. — Она же моя дочь, как я могу кинуть ее в зону?! Если не другие заключенные, так туберкулез — убьют Машку за год. Я же как никто знаю, что у нас в тюрьмах творится, — горько покачал головой Михаил Николаевич. — Но и сделать вид, что не было ничего — не могу. Ведь она сейчас еще больше Свету ненавидит. И не успокоится, хоть куда я ее сошлю…, — полковник спрятал лицо в дрожащих ладонях. — Лучше бы она нас ненавидела, с Оксаной, — едва слышно выдохнул он, — ведь это мы виноваты во всем. Но Свету за что?! Та же ее всегда любила и защищала от всего…
Руслан на миг испытал искушение заметить, что такая гадюка, как Мария сумеет и на зоне всех обхитрить.
Но удержался, понимая, что нечего бередить сердце Михаилу Николаевичу.
— А Писаренко что говорит? — спросил он.
— Твой дядя? — переспросил полковник. — Коля предлагает признать ее психически невменяемой и поместить в сумасшедший дом, под наблюдение одного из знакомых психиатров. Говорит, что может даже выделить людей, которые будут за ней присматривать, чтобы Маша не натворила там ничего… Но…, — полковник помолчал. — Рус, она же мой ребенок…, как мне жить с этим? Как запереть с больными? — Руслан подозревал, что Самойленко ни перед кем не открывался настолько, как перед ним сейчас. А потому ответил откровенностью на откровенность.
— Но она и сама ненормальна, Михаил Николаевич, — скупо, стараясь сдержать собственные эмоции к Маше, произнес он. — Ни один здоровый человек не пойдет на такое. И не оправдывает ее ваше отношение. Любой здравомыслящий человек осознает, что убийство другого разрушит все, и ничего не изменит. Не вернет погибших, и не заставит родных больше его любить. Я знаю, о чем говорю, я когда-то отвернулся и ушел прочь от человека, которого очень хотел убить, — твердо посмотрел Рус в глаза тестю. — Не стоит оно того. И сейчас я рад, что так поступил. По многим причинам. Потому что, даже если бы мне удалось каким-то чудом выпутаться из той истории — я никогда не смог бы спасти Свету от Щеглова так, как это сделал он.
Можно было с точностью до секунды назвать тот момент, когда из раздавленного горем отца Самойленко превратился в полковника СБ.
На Руслана, немного прищурившись, смотрел собранный и прозорливый человек, казалось, способный читать мысли собеседника. И пусть под глазами Михаила Николаевича все еще лежали тени, пусть за эту ночь он постарел лет на двадцать — что-то в словах Руслана заставило того выпрямить спину и задуматься.
— Коля тебе не дядя, — тихо заметил он.
— Нет, — так же кратко ответил Руслан, отведя глаза и уставился в окно, на пасмурное, облачное небо.
— Он имеет отношение к аварии, в которой погибли твои родители, — вновь не спрашивая, констатировал полковник.
Рус хмыкнул и кивнул.
— Давайте, мы потом поговорим об этом, Михаил Николаевич, — тихо предложил он. — Когда с насущным разберемся. Дело давнее и уже пустое. Да и ради Светы, я ему все простил, — передернув плечами, и немного скривившись от боли в ране, Руслан поднялся со стула на котором сидел. — А сказать, что Маша не заслуживает наказания — не могу, она подняла руку на мою любимую женщину, и на моего ребенка. Для меня она и преступник, и сумасшедшая. Не смогу я ее пожалеть.
