Диана Джонсон - Развод по-французски

— «У девчонок-шалунишек нет под юбками штанишек», — добавила Марджив.

— «Видел Лондон и Париж…» — рискнула в свою очередь и Рокси.

Но с Ивом и Мишелем ничего специфически французского не происходило. Только однажды, откинувшись, Ив заботливо спросил: «As-tu pris ton pied?» С моими языковыми познаниями я, конечно, перевела буквально: «Ты взяла свою ногу?»

Теперь-то я догадываюсь, что это значило — то, что и должно было значить: тебе хорошо? Ты кончила? Да, мне было хорошо, и вообще я получала удовольствие — от встреч с Ивом и Мишелем, от нового фильма, от сознания, что я бросаю вызов Франции. Иногда мне даже казалось, что я родилась в этой стране.

Однажды вечером я сидела перед телевизором и по очереди нажимала кнопки каналов, пытаясь наткнуться на медленную речь. Я надеялась, что изучу французский так же, как заучивает язык маленький ребенок, впитывая его, словно губка, хотя в глубине души знала, что уловка не сработает и я ищу предлог, чтобы не ходить на курсы. И вдруг вижу знакомую физиономию, вижу крупного господина в летах, с сединой, и ведущий, обращающийся поочередно то к одному, то к другому, говорит: «Et alors, M. Cosset?»[26], и крупный господин начинает говорить знакомым голосом. Да это же l'oncle Эдгар, дядя Шарля-Анри! Я слушаю сердитую энергичную речь и не понимаю ни слова.

— Что он говорит?

— О Боснии рассуждает, — отвечает Рокси. — Он очень интересуется Боснией.

Я продолжаю слушать. Даже ничего не понимая, чувствуешь в его выступлении властность и возмущение.

— А что он вообще делает?

— Как тебе сказать… У нас его назвали бы поджигателем войны. Когда-то он был инженером, потом заседал в Национальном собрании. — Роксана безразлично бродит по комнате.

— Что он сейчас говорит?

— Говорит, что Франция нарушает решения ООН, свои собственные обещания и хельсинкские соглашения.

— И что же он хочет?

— Войны, — коротко бросает Рокси. — Будь его воля, он приказал бы французским летчикам бомбить Белград.

Мы с Рокси, разумеется, не одобряли войну. Дети университетского преподавателя, мы даже не встречали никого, кто одобрял бы войну во Вьетнаме. И все же — это трудно объяснить — меня возбуждала мысль, что кто-то, так или иначе связанный с нами, занимает высокое положение и может публично выступать по политическим вопросам, пусть даже с воинственными заявлениями. В Калифорнии мы жили как в интеллектуальном болоте, вдали от правительственных органов, так что знакомство с дядюшкой Эдгаром приблизило нас к французской политике, как никогда не приблизило бы к политике американской, а меня наполнило чувством собственной значимости и сопричастности. (Однажды, еще учась в колледже, я отправилась послушать конгрессмена от Санта-Барбары — лысеющего типа, который скалился всю дорогу и потел. Впрочем, я не дошла до места.)

Я с самого начала увидела, как расстроена Рокси, но всерьез приняла ее заявление, что с замужеством покончено, только когда она заговорила о пилюлях для аборта. До этого любой бы заметил несоответствие между ее переживаниями и случившимся на самом деле — супружеской размолвкой, которой Рокси придает чрезмерное значение из-за физиологической перестройки организма в ходе беременности и затянувшейся до обиды усталости, вызванной материнством. Я достаточно знаю Рокси, чтобы видеть, как она импульсивна и, на взгляд некоторых, испорчена. (В нашей семье повелось считать, что дочери Марджив испорчены, а мы с Роджером — как стойкие оловянные солдатики, и в этом есть немалая доля истины.) У нее были совершенно невозможные идеалы человеческой жизни, она верила, что доблестные рыцари и прекрасные принцы существуют и поныне и Шарль-Анри — один из них. Теперь она разуверилась в этом и повела себя так, будто все решено окончательно и бесповоротно — неминуемый развод, жизнь кончена и т. д. Казалось, она даже почувствовала облегчение, сравнительно быстро и безболезненно миновав самый страшный кризис в жизни. Но вот выдавить из себя зловещие слова: «Шарль-Анри бросил меня», — у нее не хватало духа.

Я старалась всячески поддержать и ободрить Рокси и все время думала, как сообщить родителям неприятную новость. Наконец однажды, когда ее не было дома, я позвонила в Калифорнию. Они выслушали меня без удивления, а Марджив даже сказала: «Я всегда знала, что случится что-нибудь в этом роде», — как и предвидела Рокси. По-видимому, они тоже предвидели, что должно случиться что-то в этом роде. Их собственная жизнь, их разрывы и разводы, разрывы и разводы знакомых приучили их к мысли, что у детей впереди семейные катаклизмы, что они неизбежны и даже благотворны, так как в конечном итоге ведут к счастью с тем, кто ниспослан тебе свыше, просто в первый раз его не оказалось рядом. Весь их жизненный опыт это подтверждает. Папа намаялся с Роджером и моей невыносимой мамой, Марджив намучилась с отцом Роксаны и Джудит — вспыльчивым, не знающим никакого удержу мужем-алкоголиком. Горький опыт закалил обоих, научил мудрости, и с момента первой встречи они живут душа в душу, как повелел Господь. Поэтому мы, четверо детей, — не отпрыски распавшихся семей, а скорее питомцы заново отстроенного семейного дома, и если верить психологам, всем нам, в свою очередь, суждены счастливые браки.

Все это я говорю затем, чтобы объяснить, почему Честер и Марджив не пришли в смятение, как сама Рокси; новость о напасти даже не особенно взволновала их. Уверена, что им хотелось, может быть втайне от себя, видеть ее дома, в Америке, где Господь Бог определил быть американцам до конца дней своих. Вспомните Фицджеральда, Хемингуэя, Джеральда Мэрфи и многих других, кто уехал во Францию, но потом вернулся домой.

Когда Рокси все-таки решилась позвонить Честеру и матери и сообщить, что у нее «нелады» с Шарлем-Анри, те выразили деланное беспокойство и сочувствие. Но Рокси поняла, что их это не очень огорчило, и рассердилась. Сама-то она еще не оправилась и никогда не оправится от постигшего ее удара. Все так прекрасно начиналось — и нате…

Рокси не знала, насколько я посвятила родителей в ее дела, и потому удивилась, когда неожиданно позвонила Марджив и сказала:

— Рокси, смотри, чтобы Шарль-Анри не забрал картину.

— Какую картину?

— «Святую Урсулу». Если придет за вещами, пусть не воображает, что это его картина.

Картина? Это же ее свадебный подарок мужу. Рокси была сбита с толку.

— Пусть только попробует… Она у меня, дома. Вы с самого начала его невзлюбили, я знаю.

9

Бывают хорошие браки, но восхитительные — никогда.

Как реакционер цепляется за прошлое, так Роксана продолжала твердить, какая прекрасная у нее была жизнь. Но по нескладицам в ее рассказах я начала понимать кое-какие вещи, проливающие свет на сложившееся положение — так, ничего особенного на мой непросвещенный в марьяжных делах взгляд. Несколько раз упоминался один «уик-энд, который Шарль-Анри провел в Ницце», и другие происшествия подобного рода. Из рассказов вытекало, что ее муж частенько не бывал дома, уезжал писать или в гости к родным. Рокси приходилось подолгу оставаться одной с Женни, и когда он возвращался, она, естественно, встречала его раздраженными упреками. Один раз она даже намекнула, что Шарль-Анри вообще не хотел иметь детей. Бывали к тому же материальные проблемы, но Рокси, целиком отдававшаяся поэзии, не задумывалась над таким очевидным и полезным делом, как пойти работать. Дети — хороший предлог не зарабатывать денег, теперь я это вижу. Материнство, особенно во Франции, — удобнейшая штука: прикрываясь материнством, можно заняться сочинительством. Примерно так же она писала стишки под одеялом при свете фонарика. Вдобавок две творческие натуры в семье — это чересчур, они постоянно соперничают друг с другом, требуют свободы от домашних дел и повышенного внимания к своей персоне. В человеческих отношениях всегда заложены пары противоположностей: муж — жена, изысканный — простой, умный — глупый, ребенок — взрослый. Зачем это?