Анатолий Ярмолюк - Нежная душа урода
— Нет.
— Где же?
— В деревне Овсянке.
— Родные есть?
— Что?
— Ну, мать, отец, братья, сестры…
— А… Нет. Никого нет…
— Чем занимаетесь?
— В смысле?
— В смысле — где и кем работаете?
— Да кто же меня такого возьмет на работу…
— Но ведь чем-то вы живете?
— Живу… Кому дрова поколю, кому крышу подлатаю… Трубочистом до недавнего подрабатывал…
— Из своей деревни давно уехали?
— Давно.
— И почему же?
— Какая разница? Уехал — и все тут. Или нельзя?
— Ну, хорошо… За что вас задержали — догадываетесь?
— Небось сами скажете…
— Небось скажу. Но может, лучше вам самому?
— Чего — самому?
— Рассказать. А еще лучше — написать явку с повинной. На суде это зачтется…
— На каком суде?
— На земном. Но возможно, что и на Божьем.
— Я не понимаю…
— Бросьте, Виктор Васильевич. Вы не в том положении, чтобы играть со мной в это самое «понимаю — не понимаю». Все, Виктор Васильевич, гораздо серьезнее…
— Что?
— Я говорю, что у нас есть весьма веские основания подозревать вас в совершении нескольких убийств. Шести — если быть точным. Плюс одного тяжкого телесного повреждения в форме неизгладимого обезображивания лица — кажется, именно так трактует закон эту самую буковку «м» на челе у потерпевшего.
— Какую буковку?
— Не желаете говорить? Ну что ж… В принципе, это и не обязательно. Можете и молчать. А мы тем временем начнем с процесса опознания. Знаете, что такое опознание? Это значит — приходят сюда, в этот самый кабинет, люди, которые видели, как вы убивали других людей, и указывают на вас пальцем: вот, дескать, это именно он убил моего любовника в ночном парке, и это именно он настиг меня посреди ночной улицы и выцарапал затем на моем челе дурацкую литеру «м»! Ну, а затем сюда же, в этот кабинет, приходят другие люди, которые видели, как вы душили ремнем бедного гражданина Кривобокова и — бельем — такую же бедную гражданку Щукину. Ну, и так далее: свои подвиги вы знаете не хуже моего. Вот тогда-то, Виктор Васильевич, вам будет по-настоящему плохо! Тогда вам не помогут никакие явки с повинной! Или, может, вы думаете, что мы случайно выследили и задержали вас на этом кладбище? А может, вы считаете, что те, кто видел, как вы совершаете убийства, вас не опознают? Ну так, простите, я должен избавить вас от таких иллюзий. Уж вас-то, простите, опознают! Может, вам нужно время, чтобы подумать?
— Если бы они вдруг воскресли, я бы их убил опять! Всех! Сколько бы раз они воскресали, столько я их и убивал бы!
— Стоп! С этого момента постарайтесь без эмоций и как можно подробней. И — еще раз предлагаю вам написать явку с повинной.
— Для чего вам обо мне беспокоиться? С повинной, без повинной — какая вам разница? Ну — какая вам разница! Да, я их убил. Всех, которых вы назвали! Да, я тот самый карлик-маньяк, о котором кричит сейчас весь город — будь он проклят, этот город, и все, кто в нем живет! Что вам еще от меня надо? Вам надо поподробней? Могу и поподробней… Ну, чего вы молчите?
— Поподробней — это мы потом. Подробные разговоры у нас с вами еще впереди. Сейчас я хотел бы знать вот что. Скажите, какое отношение имели все убитые вами люди к вам лично и к вашей любимой женщине — той, что похоронена на Втором городском кладбище?
— Не ваше дело! Берите ручку и пишите: никакого отношения убитые мною люди не имели ни ко мне, ни к той, что похоронена на городском кладбище номер два! А убил я их всех оттого, что мне не нравились их рожи! Вас устраивает такое объяснение?
— И рожа священника вам также не нравилась?
— И его тоже!
— Но тогда как же быть с рожей ночного любовника в городском парке? Ведь вы, простите, могли его видеть только со стороны либо сверху, не так ли?
— Я устал и хочу в камеру! Отведите меня в камеру! Завтра! Допросите меня завтра! Я ничего не стану отрицать!»
Пока мы совещались в Батином кабинете, кончился день и наступил вечер. Когда я и ребята вышли на улицу с намерением разойтись до утра по домам, к нам со всех кустов и щелей начали сбегаться репортеры и просто зеваки.
— Скажите, — наперебой заголосила вся эта публика, — вы в самом деле поймали карлика-маньяка? А он уже сознался или упорствует? А какие методы вы намерены к нему применить, если он не захочет сознаваться? А каковы условия его содержания в камере? А кто его адвокат? А каковы мотивы его преступлений? А когда будет суд?
Только с помощью экипажа пожарной машины нам удалось отбиться от корреспондентов и зевак и окольными путями, шарахаясь от каждого звука, пробираться к родимым жилищам. Разумеется, домой я вернулся уже за полночь.
Моя Мулатка еще не спала; и, похоже, даже не ложилась. Она молча отперла дверь, молча накрыла на стол и так же молча уселась на диван. Какой уж тут ужин?
— Понимаешь, малыш, — сказал я, садясь рядом с ней, — это — моя работа.
— Я понимаю… — бесстрастно отозвалась моя Мулатка.
— Мне кажется, что не понимаешь, — сказал я. — Хотя почему ты этого не понимаешь, для меня неясно. Там, на юге, мы с тобой о многом говорили… И о моей работе тоже. Помнится, ты смеялась и говорила, что все это для тебя необычно и романтично… помнишь? Что же происходит сейчас, малыш?
— Я не представляла, что все это будет так…
— Так — это как?
— Ну, так… Дни и ночи сплошных ожиданий, четыре стены, одиночество… Скажи, так будет всегда?
— Отчего же всегда, малыш? Бывают у меня и выходные, и праздники. Вот закончу с этим карликом…
— Мне почему-то кажется, что этот карлик для тебя дороже, чем я…
— Ты говоришь глупости, малыш. Карлик — это часть моей работы, и не более того.
— Работа — это когда с восьми до четырех и с перерывом на обед.
— Это смотря какая работа. Я — работаю с людьми. Карлик — это человек.
— Маньяк, убийца, чудовище…
— Вот как? И кто же тебе это сказал?
— Все говорят.
— Мало ли кто что говорит… Может — чудовище. А может, и нет. Человек, малыш, это все-таки не схема. Человек — это гораздо сложнее.
— Хм…
— Ох, малыш, не о том мы с тобой говорим!
— Знаешь, я хочу спать…
Когда человек заявляет, что он хочет спать, это в большинстве случаев означает: «Не желаю с тобой разговаривать!» Психология, мать ее!
— Ну что ж…
Моя Мулатка встала и, даже не взглянув на меня, отправилась в спальню. Женщина, которая собирается провести ночь в одной постели с мужчиной, отправляется в спальню совсем не так. Опять же — психология. Проводив Мулатку взглядом, я пошел на кухню, достал из холодильника томящуюся там вот уже больше месяца бутылку коньяка, откупорил, налил, погасил свет, уселся за кухонный стол и, дабы не думать о Мулатке, стал думать о карлике. Весь мой милицейский и жизненный опыт подсказывал, что никаких особенных сюрпризов от карлика ждать не следует: завтра он все расскажет как миленький. Быть того не может, чтобы не рассказал, коль уж начал. Так бывало всегда, так будет и на этот раз. Тем более что этот карлик — никакой, видимо, не убежденный убийца и никакой не маньяк. Скорее — он убийца поневоле. Какая такая неволя заставила его наскрести на свой хребет как минимум двадцатипятилетний тюремный срок, о том я пока что не знал, но никакой он не маньяк — это уж точно. Из агентурного сообщения, выданного Сынком, следовало: карлик мстил за свою то ли поруганную, то ли и вовсе несостоявшуюся любовь. О том же косвенно свидетельствовала и газетная статья этого покойного журналиста-мерзавца… Как бишь его фамилия? Так что же: убийца-мститель? Да ну, ерунда: не бывает в этом поганом мире никаких высоконравственных и изящно страдающих убийц-мстителей! Этот мир не сценические подмостки, на которых разыгрываются высокоморальные сцены! В этом сволочном мире все гораздо примитивнее, а потому все, что в нем есть, это карлик-убийца за решеткой, почти пустая бутылка из-под коньяка, отгородившаяся непрошибаемой стеной близкая женщина, сереющий за окном рассвет… Надо бы поспать: которые сутки я не спал по-человечески…
