Инга Берристер - Хитрые уловки
Все его прежнее сопротивление не имело смысла, было глупо, пошло, наконец. Бесполезно пытаться симулировать безразличие, делать вид, что он не хочет ее, бесполезна любая попытка управлять желанием, когда она делает все, чтобы направить его желание во вполне определенное русло. Когда этот нежный, упругий холмик волос трется о его бедро, когда его собственная нога раздвигает ей бедра, чтобы полнее насладиться более близкими объятиями сплетенных тел.
Мартин ощутил прохладную гладкую кожу внутренней стороны бедра Джинджер, и ему нестерпимо захотелось почувствовать ее вкус. Он склонил голову и, покрыв поцелуями ее плечи, провел языком под грудью Джинджер. В ответ ее кожа покрылась тысячью маленьких мурашек. Мартин заскользил языком от ложбинки между грудей до пупка и легонько укусил Джинджер за живот, тут же потеревшись об него щекой. И она, повинуясь давно забытому инстинкту, запустила пальцы в волосы Мартина и требовательно потянула его голову к своей груди, к маленьким темным восхитительным и солоноватым на вкус соскам, но в какой-то момент опустила руки и подставила под поцелуй губы.
— Марти… — Ее шепот щекотал ему рот.
И Мартин подумал, что понимает смысл ее просьбы.
Она была слишком миниатюрной и такой хрупкой, что он испугался раздавить ее своим телом, потерявшим управление под напором страсти, хотя какая-то его часть именно этого и хотела: схватить это легкое тело, смять, держать мертвой хваткой, чтобы с победным криком под женские стоны желания и боли войти в нежную, пульсирующую глубину как завоеватель, как победитель, как варвар, наконец. Мартин исступленно целовал Джинджер, загоняя животное внутри себя все глубже и дальше. Не прекращая поцелуя, он привлек Джинджер к себе, повернулся на спину, и сжал ей ягодицы. Он почувствовал, как ее стройное тело выгнулось и напряглось. Ее упругие груди терлись о его грудь, ее ноги дрожали и сжимали его. Он сам раздвинул ее бедра, и Джинджер удобно, словно всадница, села верхом. Мартин изумился классической красоте ее матового живота, треугольника волос и того, что тот скрывал. Он положил ладони на сгибы ее бедер и большими пальцами нажал на клитор. Он массировал его, прислушиваясь к движению бедер Джинджер и физически ощущая, как его взгляд гладит ее груди, которые она сжимала руками, напрягшийся живот и то место, которое он ласкает пальцами. Не в силах больше сдерживать желание, что бушевало и рвалось, Мартин обхватил ее одной рукой за спину, другой — за нежную округлость ягодицы и властно насадил на свой член, вжав ее как можно глубже в собственную плоть. Джинджер показалось в этот момент, что ее кожа готова лопнуть от напряжения, но она про себя молила Мартина не останавливаться.
Это было одновременно и небо, бесконечное и невообразимое, и падение в черный звездный провал, полет за предел, где не бывала еще ни одна женщина и ни один мужчина. Тело переполняло блаженство и желание еще большего.
Руки Мартина, обхватившие ее талию, казалось, удерживали вселенную внутри нее от полного и мгновенного распада. Но при этом он сам приближал гибель созданного им же звездного мира — каждым мощным толчком внутри нее.
— О, да. Мартин, так… Вот так… — Она хотела рассказать ему о том, как разлетятся вот-вот серебряные дребезги, но из горячей гортани вырвались лишь невнятные звуки. Тогда она склонилась к нему, и Мартин начал целовать соски, чувствуя, как при этом поджимаются мышцы ее живота, а бедра двигаются в унисон его движениям. И при этом его захлестнуло ощущение сродни океанской волне, но более сильное, глубокое, вырастающее из пульса, из ритма, которому и Джинджер инстинктивно отвечала всем телом.
Мартин не знал, что он полностью потерял над собой контроль. Он вообще ни о чем не думал; подобное счастье снизошло на него впервые. В тридцать семь лет! Он лишь хотел обладать Джинджер, впитывать ее в себя полностью, пожирать ее. Он потерял ощущение времени, когда ласкал губами соски ее грудей, он даже слегка прикусил нежную плоть, и Джинджер вскрикнула от боли. Мартин вздрогнул, готовый прийти в себя, но Джинджер, почувствовав, что он замедлил движения внутри нее, взмолилась, и голос ее — хриплый гортанный — вновь увлек его прочь из этого мира.
— Не останавливайся, Марти, милый… — исступленно повторяла она все глуше и глуше.
Мартин чувствовал, как впиваются в его тело тонкие пальцы; он закрыл глаза, отдаваясь ритму движения Джинджер, которая уже рыдала от нестерпимого наслаждения. Мартин, поймавший ее дыхание, полностью подчинил ее своему ритму. Джинджер совершенно отдалась ему в отчаянно блаженных конвульсиях, которые учащались с каждым движением его тела внутри нее. А потом и Мартин полетел на гребне горячих струй, которые били в Джинджер. Он не слышал собственного крика, но ее стоны непостижимым образом достигли его слуха.
— Марти, Марти… — Джинджер рыдала его имя, содрогаясь всем телом, освобожденным мощной волной от сладкой муки, и почти теряя сознание, бесполезное во время этого восхитительного действа, когда ее пробивали разряды желания, все более острые и мучительные, наслаиваясь один на другой и не давая телу передышки от тягуче-сладких конвульсий.
Истощенная и опустошенная, словно начисто вымытая изнутри, она склонила голову на плечо любимому и закрыла глаза в немом счастье. Мартин, возвращаясь на землю, подумал, как горячи ее волосы, разметавшиеся по его телу, и какие жаркие у нее бедра, все еще сжимавшие ему ногу, как будто отдаленное эхо только что свершенного ими. Он обнял женщину, подарившую ему счастье обладать ею, и поцеловал ее в мокрый лоб.
Теплота стройного женского тела рядом с ним умиротворяла. Ему инстинктивно захотелось укрыть ее и погладить по волосам.
Он не в силах был ни ненавидеть, ни презирать Джинджер, хотя все его знания о ней коварно нашептывали ему, что она последняя женщина, какую он мог бы когда-либо полюбить.
Нет, нет и нет. Никогда амнезия не меняла самой личности, не влияла на суть характера человека. Злодей может забыть, что он совершал злодейства, но его неминуемо потянет повторить свои поступки. С другой стороны, Джинджер наверняка его не обманывает и ее амнезия — подлинная, как и уверяла нянечка. Значит, он ошибался, он был несправедлив к Джинджер. Нет, не может быть…
Однако, может быть, Джинджер и осталась прежней — обманщицей и мошенницей. Ведь и тогда, когда она помнила о своих махинациях, еще при первой их встрече, он почувствовал, как его тянет к ней, а ее к нему. Физиология, и не более того?
Но разве можно объяснить простой физиологией ту почти родственную близость, какую он испытывает к этому порочному, но нежнейшему в мире созданию? К этому падшему ангелу… К этому родному, милому человечку…
