Пола Сторидж - Желтая долина, или Поющие в терновнике 4
– Думаю, что самое страшное уже позади, – объяснил он, – главное, что нам удалось бежать с этого проклятого острова…
Патрик в нерешительности спросил проводника, долго ли еще идти.
Тот уклончиво и неопределенно ответил:
– Уже близко.
О'Хара попытался уточнить:
– Сколько часов именно?
Проводник опять ответил как-то уклончиво:
– Несколько.
– И все-таки сколько – три, четыре, пять? – не отставал Патрик.
– Несколько, несколько, – все так же уклончиво ответил проводник.
Лодочник почему-то не хотел говорить с провожатыми – может быть, он сбился в этой темноте с дороги и ему неудобно было в этом признаться?
Короче говоря, Патрику сразу же стало ясно, что дальнейшие расспросы бесполезны – и вновь его охватило какое-то тупое безразличие к своему будущему.
Он пытался было вывести себя из этого состояния, старался взбодриться мыслями о детях, однако мысли эти были какими-то вялыми – словно не его.
Наверное, он просто очень устал, чтобы о чем-то сосредоточенно и связно думать.
А проводник все шел вперед – он выглядел бодро и как будто совершенно не утомился – иногда Патрику казалось, что это не человек, а какая-то машина, которая не знает усталости.
Надо было сделать привал и немного отдохнуть – каждый шаг давался с огромным трудом, и через милю беглецы могли просто свалиться и заснуть – прямо в горах, на камнях.
Посоветовавшись со спутниками, Джеймс как старший предложил подождать еще несколько часов – пока не наступит рассвет.
Те были единодушны:
– Мы и так слишком много натерпелись в этом проклятом исправительно-трудовом лагере, и потому у всех нас теперь просто нет иного выбора – только идти вперед после привала.
Найдя ровную площадку, они в полном изнеможении опустились на землю. Земля была холодная, но беглецы не чувствовали этого – они с видимым удовольствием растянулись, подложив под головы какие-то плоские булыжники.
А тем временем далеко-далеко на горизонте, за изломанными контурами невысоких скалистых гор, начинал пробиваться робкий зеленоватый рассвет. О'Хара, как, впрочем, и все остальные его спутники, чувствовал себя вконец опустошенным и измотанным: усталые от ходьбы мускулы то и дело сводила судорога, пронзала боль.
С трудом подняв голову, он осмотрелся – неподалеку от него можно было различить какие-то каменные строения, притулившиеся к косогору.
Обернувшись к лодочнику, Патрик спросил:
– Что это?
Тот прищурился.
– Фермы… Точнее даже – не фермы, а летние домики, в которых иногда живут пастухи.
– А что за люди живут там?
– Я же говорю – пастухи, овцеводы.
В голосе проводника явственно прозвучали нотки недовольства.
– А почему так далеко? Что, неужели поближе нет пригодных пастбищ?
Антонио прищурился.
– У них неприятности с правительством.
– С правительством?
Тот кивнул.
– Да. Со всеми правительствами…
– Почему?
Проводник пожал плечами – мол, что за вопрос?
– Я ведь не спрашиваю вас, почему неприятности с правительством у вас, почему все вы попали в этот лагерь и почему решились бежать!
В разговор неожиданно вступил Джеймс:
– А ты?
Скромно улыбнувшись, лодочник ответил:
– А я – помогаю вам…
После недолгого раздумья Джеймс решительным тоном заявил:
– Мы вдвоем с Филом пойдем туда, поищем хоть какое-нибудь пристанище. А ты, – он кивнул Патрику, – ты подожди здесь с полчаса, Если нас встретят хорошо – то мы останемся, если нет – вернемся. Но в любом случае нельзя дать им понять, что нас – больше двух, – закончил он, поднимаясь.
Патрик решил не возражать, хотя в глубине души ему не очень-то хотелось расставаться со своими спутниками: оставаться наедине с этим рыбаком, который внушал ему все большие и большие опасения – не говоря уже о какой-то безотчетной неприязни, которую О'Хара испытывал к этому Антонио с самого начала – ему было боязно.
Начало светать.
Патрик механически жевал холодный мучнистый картофель из грязной засаленной сумки проводника и пристально следил за уходящими вдаль товарищами, покуда их фигуры не стали едва различимы в предутреннем тумане.
В последний момент они решили было захватить револьвер капитана Брэфорда, чтобы не привлекать внимания местных жителей, а О'Харе оставили карабин, захваченный в казарме.
– Я все равно не умею стрелять, – произнес Патрик смущенно и тут же почему-то вспомнил, что в лагерь он попал, как «снайпер» ИРА.
То, что револьвер взял с собой Джеймс, очень не понравилось проводнику: ведь револьвер был обещан ему.
– Да ты хоть знаешь, как следует с ним обращаться? – спросил лодочника Джеймс, презрительно усмехаясь.
Тот возразил:
– Пока – не знаю, но ведь можно и научиться… А карабин – заметен, его обязательно отберут, если увидят.
Бормоча под нос гнусные ругательства в адрес проводника, Джеймс забрал у О'Хары карабин и вернул револьвер.
– Что-то не очень-то я верю этому типу, – шепнул он на прощание Патрику, – так что будь с ним поосторожней…
О'Хара тоже хотел сказать, что Антонио кажется очень подозрительным, однако в последний момент решил этого не делать.
– Не спускай с него глаз, – продолжил Джеймс, – и не вздумай заснуть. Мне не нравится, что он так уцепился за этот револьвер.
Однако О'Хара, привыкший всегда и во всем доверять людям, даже тем, которые не внушали ему доверия, поспешил урезонить товарища:
– Да брось ты! Он просто как большой ребенок: уже вообразил себя владельцем новой красивой игрушки – вот и все…
Джеймс с Филом ушли, и Патрик с проводником прождали их почти час.
Стояла полнейшая тишина – в ней было что-то неестественное, настораживающее. Не было слышно даже собачьего лая.
– У них там что – даже собак нет? – после длительного, напряженного молчания спросил у проводника О'Хара.
Тот замялся.
– Эти люди не в ладах с законом, и потому не хотят афишировать себя.
– Как же они различают, кто пришел – свой или чужой?
– У них самих чутье и нюх почище, чем у собак, – последовал ответ.
Когда прошел час, Патрик решил, что его спутники, видимо, договорились о пристанище, и он с проводником вновь двинулись в путь.
За время привала О'Хара так и не выспался, и его все время клонило ко сну, веки слипались. Ночь представлялась ему нескончаемой, как та тропа, по которой они так долго брели.
Ступни невыносимо болели, словно он шел босиком по острым камням или битому стеклу. Когда Патрик делал шаг, ступня, казалось, опускалась на острые шипы – он резко одергивал ногу, вновь опускал ее, и ступня вновь погружалась в острую боль.
