Галина Артемьева - Сто тысяч заповедей хаоса
– Ты чего такая напряженная? – спросила Юлька, когда мы наконец уселись.
– Потом скажу, – пообещала я.
Ситуация создалась точно такая, как на первом курсе. Все вились вокруг нашей главной красавицы Мининой. Хотя никакая она уже не красавица. Обычная мать и жена. Нарядилась, хохочет, на щеках ямочки. Щебечет.
– Тебе чего принести выпить? – мрачно предложила Юлька.
– «Барная стойка притягивает, как магнит!Дайте три текилы!Я еще придуИ на ваши вилы упаду!» —
пропела я довольно тихо слова любимой песни.
Юлька удалилась, но быстро вернулась. Вслед за ней шел официант, неся на подносе «шесть текил» – по три на рыло.
После первой я почувствовала себя вполне вольготно и в боди, и в платье, и даже в туфлях. Тем более в спокойном состоянии они как-то угомонились, не мешая мне жить.
После второй я перестала замечать Юлькин синяк под глазом и пластырь на подбородке.
– Все-таки шикарно выглядишь! – воскликнула я в полный голос. – Ты тут самая ухоженная и стильная.
– Не, ну а я что говорила! Они там дело знают! – самоуверенно подтвердила Юлька.
Мы общались громко, словно не рядом сидели, а в разных концах стола. И было нам очень весело.
Потом была третья текила. Потом мы что-то пели и танцевали. Кстати, помню, что я сбегала и сняла в тубзике боди. А потом уже танцевала, размахивая им над головой. И туфли не подвели. Не упала, ничего не сломала.
Проснулись мы у Юльки дома. На ее супружеской кровати. Юлькин синяк пожелтел, пластырь почти отклеился, волосы повисли сосульками. О собственных ощущениях лучше не вспоминать. Голова раскалывалась. Платье мое валялось на полу. На себе я обнаружила огромную мужскую полосатую пижаму, аккуратно застегнутую спереди на все пуговицы. Пижамные штаны были натянуты чуть ли не по шею. Почти как боди в самом начале своего славного пути.
– Кто меня одел? – хрипло спросила я.
– Кто-кто, спортлото, – ответила Юлька. – Я одела! Я была в себе, в отличие от некоторых.
– А как мы сюда попали?
– Как и собирались. Шофер мой нас довез.
– Ох, – завыла я, – съездили. Показали класс. Теперь нас никуда больше не позовут.
– Ну и фиг с ними, – сказала Юлька. – Тоже – английские лорды. Что нам – попеть-потанцевать нельзя?
И тут заверещал мой мобильник.
– Слушаю вас, – мрачно отозвалась я.
– Майка, привет, – раздался мягкий хорошо поставленный голос нашего бывшего однокурсника Димы Скороходова, ныне известного профессора-офтальмолога. – Это Дима.
– Я узнала, Дим, – покорно проговорила я, уверенная, что сейчас услышу лекцию доктора о вреде алкоголя.
– Ты с Юлькой уехала. Вы не рядом случайно?
– Рядом лежим, – подтвердила я. – У нее в спальне.
Из трубки послышался смех. Мужской. Смеялся явно не один человек.
– Мы тоже рядом лежим, с Некрасовым. Мы вам, девчонки, звоним, просто чтоб сказать: вы самые классные девчонки на свете, самые молодые и прикольные. Мы благодаря вам вернулись в наше время. Оставайтесь такими, не меняйтесь.
– Легко сказать, – вздохнула я.
Потом Дима пригласил нас на кофе. И мы очень мило посидели вчетвером – я в Юлькиных джинсах и свитерочке чувствовала себя просто великолепно.
И ведь договорились тогда не терять друг друга из виду! Но у Юльки все было слишком хорошо: вернулся любимый муж, любимый бизнес не давал ни минуты свободной, а у меня… У меня как раз происходила Настоящая Любовь Всей Жизни. Мне было ни до чего тогда.
15. Та самая, настоящая
Я встревожилась по поводу личной жизни на пятом курсе. Все вокруг начали в массовом порядке выходить замуж. А я оказалась матерью-одиночкой четырехлетнего сына. Прошедшие с рождения Егорки четыре года я особо не задумывалась о новых отношениях, любви и всем таком. Я все думала: успеется, поспешишь – людей насмешишь. Потом, как раз весной пятого курса, мысли пришли сами собой. Мама забрала Егорку на две недели в Испанию, бабушка съехала на дачу (близились майские праздники), Юлька, уже давно замужняя, занята была делами своего ненаглядного супруга. Я впервые ощутила полную пустоту вокруг. И тут узнала, что кто-то из наших собирается в Тихонову пустынь: посмотреть, погулять. Я присоединилась, поехали. Там само как-то получилось, что оказались мы вдвоем с однокурсником Мишей, который обстоятельно рассказывал о святом Тихоне, об Оптиной, о Толстом. Я не ожидала от него таких познаний. Странно: почти пять лет бок о бок с человеком просуществовали, а интересен до этой поездки он мне не были ни капельки. И вдруг – словно свет в нем увидела. И потянулась к этому свету. Он рассказал, что полгода назад крестился. Сам пришел к вере, сам рассудил, что должен жить по-новому.
– А ты? – спросил он. – Ты креститься не собираешься?
– А я крещеная, – пожала я плечами. – Меня папа велел окрестить сразу после рождения. Только я этого не помню. И об этом не задумывалась.
Насчет «не помню» – это я, конечно, пошутила. Ясное дело, что случившееся с человеком в возрасте семи дней в памяти его не останется.
– Ты не помнишь, а душа твоя помнит, – возразил Миша.
– Я пока этого не чувствую. А как ты для себя решил, что Бог есть? Как ты поверил?
– Думал много. Всего не расскажешь. Но вот смотри – как пример. У тебя было, чтобы совесть мучила? Ты уже и забыла про что-то давно, и вспоминать не хочешь, а тут… Совесть… Было такое?
– О да! Было. И не раз.
– А думала про то, откуда совесть? Она в тебе – или извне?
– Думала – она часть души. Но нет. Душа отдельно, а совесть отдельно.
– Видишь, ты говоришь – «душа». А душа – она существует? Впрочем, давай сначала о совести.
– Душа – существует. Тут я уверена. А совесть – она тоже, конечно, существует. И она – что-то другое. Она ведет разговор с душой. Не дает душе покоя.
– Она выше души?
– Во всяком случае – она знает больше, чем душа. И если делаешь кому-то больно или что-то подобное, совесть терзает – это точно.
– Ну и что такое совесть?
– Думаешь, это Бог?
– Думаю, это весть от Него. То, что мы вдруг чувствуем, как человеку (совсем чужому) было плохо из-за нас, или стыдимся чего-то, что никто никогда не узнает… Совесть – это весть…
Я была поражена. Мне хотелось спрашивать и спрашивать.
– И ты живешь по десяти заповедям? И не отступаешь?
– Я пытаюсь. Стараюсь.
– Но это же невыносимо трудно. Это – каторга. Это несвобода. Шаг вправо, шаг влево…
Миша засмеялся.
– Я тоже, было дело, так думал. А потом понял, что все наоборот.
Десять заповедей – это дорога. Она трудная, очень, опасная (потому что видишь соблазны), но она – освещена. Свет повсюду. И я вижу опасности, могу их избежать. Это как дорожные знаки. Если будет знак «крутой поворот», а ты поедешь прямо на скорости – что будет? Ясное дело что. Но, конечно, ты можешь ехать прямо. Если приспичит. Только смысл? Ясное дело, что на погибель свою поедешь.
