Развод. Испеку себе любовь (СИ) - Марс Яна
Артём нахмурился: — Что не так? Технология соблюдена.
— Не в технологии дело. В душе. Этот хлеб… он как чай в пакетиках. Похоже, но не то. Нам нужна не идеальная конвейерная булка. Нам нужен… наш хлеб. Тот, который пахнет домом.
— Алёна, мы не в саду. Мы на производстве. Масштаб требует стандартизации.
— Тогда мы проиграем! — Аля ударила ладонью по столу. — Люди покупают не просто еду! Они покупают историю! Эмоцию! Запах дыма и воспоминания! Я не хочу выпускать безликий продукт!
В цеху повисла напряжённая тишина. Вика замерла с телефоном, тётя Люда испуганно переводила взгляд с Али на Артёма.
Артём молча смотрел на Алю. Его лицо было каменным. Потом он медленно подошёл к столу, взял ещё один кусок хлеба, внимательно его разглядел.
— И что вы предлагаете? — спросил он наконец. Его голос был спокоен, но в нём чувствовалась сталь.
— Я предлагаю не слепо копировать садовую печь, — сказала Аля, чувствуя, как сердце колотится где-то в висках. — Я предлагаю адаптировать наши рецепты. Использовать живую закваску, а не промышленные дрожжи. Добавить этап томления. Сделать так, чтобы у хлеба был характер. Да, он будет чуть менее предсказуемым. Но он будет нашим.
Она посмотрела ему прямо в глаза, бросая вызов. Это был её первый настоящий вызов ему как партнёру. Не отказ от унизительных условий, а отстаивание своей идеи на его территории.
Артём снова помолчал. Потом кивнул.
— Хорошо. У вас есть три дня. Приведите мне доказательства. Цифры. Расчёты рентабельности вашего "хлеба с душой" против конвейерного. И пробную партию, которую мы сможем отдать на слепую дегустацию фокус-группе. Если ваша идея окажется коммерчески жизнеспособной — делаем по-вашему. Если нет — по-моему. Договорились?
— Договорились, — выдохнула Аля, чувствуя, как с плеч сваливается тонна напряжения.
Он развернулся и ушёл, оставив их в цеху с противнем идеального, но безликого хлеба.
Вика первая нарушила молчание.
— Босс, ты сейчас была просто огонь! — прошептала она с восхищением. — Настоящая львица!
Аля не ответила. Она смотрела на свой "бездушный" хлеб. Она выиграла небольшую битву, но война только начиналась. Теперь ей нужно было не просто испечь хлеб. Ей нужно было доказать холодному, расчётливому инвестору, что душа — это не просто красивое слово, а самая ценная составляющая её бренда.
Она повернулась к печи, погладила её тёплую теперь уже дверцу.
— Ладно, красавица, — прошептала она. — Научимся дружить. Но по-моему.
И впервые за долгое время она почувствовала не ярость и не отчаяние, а азарт. Азарт творца, который вот-вот создаст нечто настоящее.
15. Тесто и слезы
Три дня. Семьдесят два часа. Четыре тысячи триста двадцать минут. Именно столько времени отвела ей судьба — или Артём Кириллов, что в её нынешней реальности было почти одно и то же — чтобы доказать, что у хлеба может быть душа, а у бизнеса — лицо.
Цех завода "Прогресс" больше не напоминал постапокалиптический хоррор. Теперь он был похож на стройплощадку, где сталкиваются два будущего. В одном углу — блестящие, стерильные печи, символ эффективности Артёма. В другом — заляпанный мукой стол, банки с живой закваской, мешки с мукой разных сортов и пахнущие летом пучки чабреца и розмарина, собранные утром в саду. Символ её упрямства.
Аля стояла между этими двумя мирами, чувствуя себя мостом, который вот-вот рухнет под тяжестью ожиданий. Вика, напротив, была на подъёме. Она носилась между столами, снимая всё на телефон.
— Смотри-смотри! — кричала она, тыча объективом в банку с закваской, где пузырилась серая жижа. — Это же чистый контент! "Живая закваска против машинного духа". Хештег #битвастихий! Подписчики сходят с ума!
Аля молчала. Она не хотела "битвы". Она хотела синтеза. Но как объяснить это Артёму, который мыслил категориями рентабельности и KPI? Как объяснить это самой себе, когда счётчик тикал, а долг в два миллиона висел дамокловым мечом?
Она взяла в руки блокнот с расчётами. Цифры не лгали. Конвейерный хлеб был дешевле в производстве, быстрее, предсказуемее. Её "живой" хлеб требовал больше времени, больше ручного труда, больше риска — одна неудачная партия закваски, и всё можно было выбрасывать. Но зато… зато он был единственным, что отличало её от любой другой пекарни в области.
— Ладно, — прошептала она, закатывая рукава. — Поехали.
Первый день она посвятила закваске. Нужно было не просто оживить бабушкин рецепт, но и сделать его стабильным, способным выдержать масштаб. Она смешивала разные виды муки, добавляла виноградный сок для активности, поддерживала строгий температурный режим. Это была алхимия, а не производство.
Вика снимала крупным планом её руки, испачканные в липкой массе.
— Расскажи, что ты чувствуешь, — просила она, стараясь, чтобы голос звучал как у ведущей кулинарного шоу.
— Я чувствую, что у меня болят плечи, а до дедлайна осталось два дня, — сухо ответила Аля, но тут же поймала себя. Это был неправильный ответ. Люди хотели романтики, а не правды. Она вздохнула и поправилась: — Я чувствую, как в этой массе просыпается жизнь. Как будто я не просто замешиваю тесто, а договариваюсь с ним. Прошу его помочь мне.
Это была чистая правда, просто облачённая в другие слова. И это сработало. Комментарии в прямом эфире посыпались как из рога изобилия: "Какая красота!", "Я плачу!", "Обязательно попробую!".
Второй день ушёл на эксперименты с рецептами. Аля пекла мини-буханки: классическую ржаную, пшеничную с чабрецом, цельнозерновую с солодом, даже гречневую — на пробу. Каждую она взвешивала, записывала параметры выпечки, дегустировала, заставляя дегустировать Вику и тётю Люду, которую Артём на время "командировал" в её распоряжение.
— Эта кислит, — морщилась тётя Люда, пробуя ржаную.
— А эта сладковата, — добавляла Вика. — Как будто мёд добавили.
— Это не мёд, — объясняла Аля, записывая замечания. — Это солод. Он даёт такую ноту.
Она чувствовала себя учёным, проводящим рискованный эксперимент. Но учёный обычно работает в лаборатории, а не под пристальным взглядом Артема, который может в любой момент войти и спросить: "Ну, где ваша рентабельность?".
Вечером второго дня он и появился. И не один, а с Сергеем Петровичем.
Сергей Петрович молча осмотрел её "лабораторию", покосился на банки с закваской, пощупал муку.
— Дрожжи где? — его первый вопрос прозвучал слишком осуждающе.
— Я на закваске, — ответила Аля.
— Закваска — это непредсказуемо, Аленушка, — фыркнул технолог. — Для массового производства не годится. Нужны стабильные дрожжи. И улучшители. Чтобы мякиш был пышный, а корочка глянцевая.
Аля почувствовала, как по спине пробежал холодок. Это был её худший страх — превратить свой хлеб в безликий батон из супермаркета.
— Я не хочу улучшителей, — твёрдо сказала она. — Я хочу натуральный продукт.
— Натуральный — значит, дорогой и нестабильный, — парировал Сергей Петрович, обращаясь к Артёму. — Рентабельность упадёт на двадцать процентов как минимум.
Артём смотрел на Алю, его лицо было невозмутимо.
— Вы слышите, Алёна? — спросил он. — Это — голос разума.
— Это — голос конвейера, — возразила она. — А я продаю не хлеб. Я продаю историю. Вкус детства. Запах дома.
— Дом — это не бизнес-модель, — холодно заметил Артём.
— А почему нет? — вдруг вступилась Вика, подходя ближе со своим телефоном. — Смотрите! — она ткнула в экран. — Только за сегодня мне пришло тридцать сообщений с вопросом, когда откроется ваша пекарня. Люди хотят именно этот хлеб! Тот, что с душой! Они готовы платить за него больше!
Артём взял телефон, пролистал комментарии. Его лицо не выражало ничего.
— Энтузиазм — это хорошо, — сказал он, возвращая телефон. — Но энтузиазм проходит. А цифры — остаются. У вас есть ещё сутки. Принесите мне цифры. И хлеб, который пройдёт слепую дегустацию.
