Твое имя - И Эстер
Т/И приоткрывает губы, чтобы вдохнуть. Она высовывает язык, нащупывая почву между толстыми завитками мха. По бугоркам ее языка ползают насекомые, безвкусные. Перед собой она видит только темный оттенок зеленого. Ее глаза находятся так близко ко мху, что она не может как следует рассмотреть его. Но эта невозможность доставляет ей удовольствие. Она устала от своей свободы. Ее просто слишком много. Она маленький человек, который живет в маленькой комнате, она старается быть маленькой, чтобы грандиозные события не превратили ее в кашу. Мох шипит прямо ей в лицо. Становится трудно дышать. Она знает, что застряла на статике, но чувствует, что направляется в какое-то новое место.
Она погружена в мох, поэтому не видит его. Вот каким образом она сможет познать Муна. Она должна быть погружена в него, и она должна быть не в состоянии видеть его. Иногда в схватке «кожа к коже», во время полового акта, ей кажется, что она погружена в Муна, ее видение полно темных кружащихся абстракций. Но влюбленные неизбежно отделяются друг от друга, и в эту долю секунды новой разлуки на кровати он, как ни странно, становится тем, кто стоит у нее на пути к Муну. Ей нужен другой вид погружения, такой, где Мун – это мир, который ее окружает. Такой, где Мун – это высшая идея, через которую преломляются все ее земные стремления. Она должна прекратить попытки найти Муна на своем плане существования.
Она закрывает глаза и высовывает лицо изо мха, хватая ртом воздух. Свет все стучит и стучит по ее векам, умоляя впустить его.
Т/И возвращается из Киото, исполненная озарением. Мун должен стать артистом, а она должна стать его поклонницей. Она должна встретиться с ним в гигантских масштабах коллективного обожания. Только тогда ее любовь будет должным образом измерена. Она звонит в крупнейшую развлекательную компанию Сеула и связывается там с агентом.
Однажды вечером Т/И и Мун покупают пару рыбок трески, и те параллельно шипят на сковороде, пока рыбный запах не наполняет крошечную квартирку, словно в ней присутствует кто-то третий. Когда шипение стихает, Т/И понимает, что Мун плакал несколько минут назад. Он закрыл лицо дрожащими руками.
– Судя по всему, это наш последний совместный ужин, – говорит он. – Я должен уйти в полночь, чтобы научиться танцевать для таких людей, как ты. Я должен уйти в полночь, чтобы научиться становиться особенным, а ты должна оставаться такой, какая ты есть, неизвестной и ничем не примечательной.
Т/И проявляет великодушие. Она упаковывает для него остатки трески и прощается.
– Было бы хуже, если бы мы расстались как два ничем не примечательных человека, затерявшихся в толпе, – говорит она, когда они обнимаются на улице. – Но ты станешь особенным, даже знаменитым, так что я найду тебя снова.
Когда она возвращается домой, то понимает, что третий человек, которого она почувствовала в их квартире, – это звезда, которой Мун готовится стать. Каждое человеческое тело способно порождать дух, который пребывает отдельно от него. Но является ли этот дух более истинным или более ложным, чем само тело, – на это у нее нет ответа.
6. В центре Вселенной
Бывшая балетная труппа Муна давала представление в театре в Сочхо-гу. По пути туда я увидела девушку, которая приближалась ко мне с другого конца тротуара. Я нахмурила брови, выражая насмешливую агрессию, но она, казалось, ничего не заметила, и, только когда она остановилась прямо передо мной, я поняла, что ее взгляд направлен куда-то ниже моего лица.
– Эти туфли, – сказала она.
Я посмотрела вниз на свои лоферы, сделанные из двух складок дешевой белой лакированной кожи, которые соединялись вверху блестящей пряжкой. Я была вынуждена купить их у человека, продававшего обувь из кузова своего грузовика, когда мои старые кроссовки развалились прямо посреди прогулки.
Девушка опустилась на корточки. Она схватилась за носок моей левой туфли и подняла ее с тротуара. Лишившись возможности стоять на двух ногах, я чуть не потеряла равновесие, и мне пришлось держаться за ее макушку.
– Я годами ждала, когда увижу кого-нибудь, кто носит мои подметки. – Девушка посмотрела на меня снизу вверх.
– Что такое «подметка»? – спросила я.
Быстро поняв, что я иностранка, она указала на подошву моего ботинка.
– Эта часть, – сказала она. – Я управляю машиной, которая формирует подошвы. Я работаю в обувной мастерской. Но она скоро закроется.
Она вернула мою ногу на землю и выпрямилась. Я думала, она будет подниматься бесконечно – такая она была высокая. Когда ее лицо приблизилось к моему, я увидела черные крапинки в ее светло-карих радужках. У нее были черные волосы до талии и очень короткие брови. Ей могло бы быть и четырнадцать, и сорок. И от нее необычайно хорошо пахло.
– Как так вышло, что я точно знаю, что чувствует твоя нога, когда она давит на подошву, но понятия не имею, куда ты идешь? – продолжила она. Ее тон наводил меня на мысль, что мне следовало предупредить ее о своих планах несколько недель назад, когда я жила на другом конце земли и понятия не имела о ее существовании.
– Я иду в театр, – ответила я.
– Ты встречаешься с кем-то, кого любишь? Он ждет тебя? – спросила она, затаив дыхание, ее взгляд был жестким и безжалостным. – Ты будешь прижимать руку к сердцу, чтобы почувствовать, как оно горит в предвкушении, пока не придешь?
Мун никогда не ждал меня. Он не мог ждать кого-то, кого не знал. Теперь это казалось таким подарком, когда тебя ждут. Я не могла поверить, что когда-либо были люди, которые ждали меня на углу конкретной улицы в конкретный час, среди всех возможных улиц и времен в мире.
– Да, – сказала я. – Он ждет меня.
– Можно я пойду с тобой? – спросила девушка. – Я хочу посмотреть, куда приведут тебя мои подошвы. Я хочу посмотреть, как в них изменится твоя жизнь.
Она пошла со мной в театр и купила билет на соседнее место. Она быстро шла рядом со мной и бросала сердитый взгляд на любого, кто мешал нам пересечь вестибюль, как будто мое судьбоносное воссоединение нельзя было отложить ни на секунду. Когда мы заняли свои места в темном зале, я посмотрела вокруг. Муна, конечно же, нигде не было видно.
Красный занавес раскрылся, и представление началось. Когда я стала свидетелем невероятной грации и точности танцоров балета, я осознала, что Мун когда-то принадлежал этому миру. Но я также поняла, почему он ушел оттуда. Когда Мун танцевал, он проявлял самоконтроль, однако все время давал понять, что его целостность вот-вот нарушится. Он начинал не с позиции силы, а с позиции разрушения, и это придавало его движениям эпический характер выживания. Артисты балета же были не более чем исправно работающими машинами, бесшумными и изготовленными из неопрена. В какой-то момент один из танцоров упал на бок. Остальные даже не дрогнули. Он быстро поднялся, и труппа вокруг него превратилась в неприступное совершенство. Я почувствовала, как танцоры молча поклялись, что впредь не случится ничего подобного.
Во время антракта, девушка повернулась ко мне.
– Где человек, которого ты любишь? – спросила она.
– Его здесь нет, – ответила я.
– Я думала, он ждал тебя.
– Вся правда в том, что он не знает, кто я такая.
– Возможно, прямо сейчас он ждет тебя где-нибудь в другом месте.
– Как я уже сказала, он меня даже не знает.
– Ему не нужно знать, кто ты такая, чтобы ждать тебя. Ты должна его найти. Как только ты покажешь ему всю силу того, кто ты есть, он поймет, что ждал тебя. Ты должна появиться и столкнуть его лицом к лицу с судьбой, которой ты являешься.
Я уставилась на нее. Она внимательно наблюдала за мной, без улыбки.
– Ты уже испробовала этот метод на себе? – спросила я.
– С тобой, – ответила она.
– Послушай, я не знаю, почему ты… как… жвачка. Прицепилась ко мне. – У меня был один из тех моментов, когда моего корейского не хватало, чтобы выразить мои мысли. – Ты меня не знаешь.
Она стала еще более неулыбчивой. При этом она не хмурилась. Для меня было загадкой, как ей это удавалось.
