Развод и прочие пакости - Татьяна Рябинина
Сегодня Лика заявилась без договоренности. Это было вполне в ее манере. Коллега попросил поменяться дежурствами, освободился вечер, вызвала такси и только тогда позвонила сообщить, что едет.
- А если бы у меня были другие планы? – спросил я, когда она готовила ужин.
- Ну значит, поменяла бы маршрут, - пожала плечами Лика. – Подумаешь, проблема.
Иногда мне казалось, что у нее вообще нет проблем. Точнее, ничто в жизни она не воспринимает как проблему. Наверно, это нормально, когда каждый день полоскаешь руки в вечности. Все остальное кажется мелким и не стоящим расхода нервных клеток. Может, это и разумный подход, но меня сильно задела ее реакция, когда пришлось уйти из Александринки.
- Господи, Феликс, - сказала Лика со скучающей миной, - было бы из-за чего переживать. Какой смысл цепляться за место, где тебя не ценят? Найдешь что-нибудь получше. Жизнь слишком коротка, уж я-то знаю.
Да, она была права. Но я играл в этом оркестре восемь лет и вовсе не собирался никуда уходить. Мне там нравилось. Что бы я ни наплел Ирине про любовь к путешествиям.
А кстати, про Ирину…
Когда Лика ушла в душ, я открыл воцап и еще раз прослушал полонез. Действительно роскошная вещь, жаль, что не сыграем. Переслал Арии с припиской:
«Глянь, может, подойдет тебе».
Потом добавил номер Ирины в контакты, открыл фото с аватарки. На нем она была со скрипкой, улыбалась задумчиво. Красиво. Вспомнил, не без досады, как сказал ей: мол, не собирался к тебе клеиться. Вроде, и правда, не собирался, а прозвучало как-то криво.
Ладно, проехали. Она права. Лишние разговоры не нужны ни ей, ни мне.
Тут из ванной в чем мать родила показалась Лика, и я выбросил все это из головы. За ненадобностью.
--------------------------
*разновидности звукоизвлечения при игре на смычковых струнных музыкальных инструментах
**известная цитата из пьесы А.С. Грибоедова «Горе от ума»
СЛЕДУЮЩАЯ ПРОДА ОРИЕНТИРОВОЧНО В ПЯТНИЦУ ИЛИ В СУББОТУ ВЕЧЕРОМ
Глава 16
Если Лика оставалась ночевать, а у меня была ранняя репетиция, я обычно подвозил ее до работы – в морг Мариинской больницы на Литейном. Это стабильно означало, что день пройдет в миноре. Бетховен считал самой черной тональностью си-минор, и я был с ним согласен. Начать день с остановки у морга – это точно си-минор, до самого вечера.
Разумеется, все люди знают, что они смертны и что жизнь может закончиться в любой момент. Но никто не думает об этом на постоянку. Не зря древние римляне, а потом монахи-паулины настырно твердили друг другу: «memento mori»*. Потому что люди в массе живут так, будто не умрут никогда, а любое напоминание о смерти вызывает у них ментальную изжогу. Я не был исключением. Особенно после смерти отца. Но говорить об этом Лике точно не стоило.
Сегодня мы начинали рано – в девять, но я был в зале уже в половине девятого.
- О, Феликс! – обрадовался Володя Карташов, концертмейстер виолончельной группы, а по совместительству мой сосед по пюпитру. – Хорошо, что ты рано. Будь дружком, сходи на ксерокс.
Вообще-то это была его обязанность, но так уж вышло, что я оказался в группе на положении мальчика-побегайчика. Виолончелисты подобрались возрастные, за сорок, и я, тридцатипятилетний, был самым младшим, да еще и новичком. Рано или поздно Володю предстояло поставить на место, но пока момент не пришел.
- Сколько? – я взял у него стопку нотных листов.
- Девять домашних и пять репетиционных. Итого четырнадцать экземпляров каждой партитуры.
- Думаешь, успею? – засомневался я.
- Ну в перерыв закончишь.
Ага, а вот это уже была та наглость, которую точно стоило тормознуть. Тратить свой законный перерыв на то, чтобы сделать его работу, я не собирался. Но об этом решил сказать позже.
Общественный большой принтер стоял у нас в закутке коридора. Он умел печатать, копировать, сканировать и разве что не плясать вприсядку. Пользовали его в хвост и в гриву, наверно, поэтому он гудел громко и натужно, словно на последнем издыхании. Я еще и полпути не прошел, а уже знал, что придется стоять в очереди.
Принтер выплевывал лист за листом, а Ирина разбирала напечатанное по экземплярам. Рядом на столике лежала высокая стопка. Ну еще бы, на тридцать-то скрипок!
- Привет, - обернулась она. – А ты чего?
- Привет. Карташов попросил распечатать.
- Слушай, это его обязанность, не позволяй на себе кататься. Он так тебя еще и смычки на всех канифолить заставит.
- Не заставит.
- Ладно, - улыбнулась она, - у меня последняя. Давай тебе тоже напечатаю, а остальное уже сам. Сколько, четырнадцать?
- Да. Спасибо.
Ирина загружала листы, собирала напечатанное, а я смотрел на нее. Выглядела она не лучшим образом: бледная, под глазами синяки, морщины прорезались, как будто постарела лет на пять. Ничего удивительного. Я, когда разводился, вообще на зомби был похож. Представить, что остались бы с Олей в одном оркестре… Хотя мы в одном оркестре, кроме студенческого, и не играли.
Вспомнил, как увидел Ирину впервые. Было это полтора месяца назад, когда пришел на прослушивание. Собирался не без мандража. С одной стороны, на такие вот временные заместительные вакансии охотников мало, да и восемь лет в оркестре Александринки – это вам не жук на палочке. А с другой, как раз это обстоятельство в минус, потому что из подобных мест просто так не уходят. И справочки наверняка наведут.
Слушать меня должны были Марков и Карташов. Я уже настроился и хотел начать, но тут дверь открылась и вошла миловидная блондинка лет тридцати.
«Извините, - сказала она, усаживаясь рядом с Марковым, - задержалась немного».
«Это Ирина Николаевна Маркова, - представил ее Карташов, - первая скрипка».
Маркова, усмехнулся я про себя, все понятно.
У нас в оркестре первой скрипкой был дядька под шестьдесят. А тут девчонка. Ну ясно же почему. Везде бардак.
Так я думал ровно до первой репетиции. До ее соло.
«Ни фига себе!» - пробормотал я тогда.
Карташов, нашедший в моем лице свежие уши, в перерыв рассказал, что у Ирины диплом с отличием и победы на нескольких международных конкурсах.
«Тогда почему она в оркестре? – удивился я. – Почему не солистка?»
«Наверно, потому, что ей это нравится, - пожал плечами Карташов».
Мое
