Невинная для грешника - Лина Манило
Не сказать, что совесть, но что-то отдалённо на неё похожее.
Между нами рюкзак Марты, словно самая надёжная в мире преграда, и смешной брелок в виде фиолетового кролика болтается из стороны в сторону, точно маятник.
Но преграда между нами только на пользу. Марте. Нет, я не боюсь, что от обжиманцев на мотоцикле моя природа взбунтуется, и я зайду слишком далеко. Но знаю, что для Марты это расстояние – жизненно важное.
Не собирался её пугать. Я ведь не соврал о друге, который ей обязательно понадобится. Жаль, что она мне вряд ли поверила.
– Марк Романович! Отпустите! – взвизгивает, дёргается, лупит меня тёплыми ладошками по рукам, но её возмущение тонет в рёве двигателя.
Выжимаю скорость, Марта громко визжит, а потом замирает, костенеет вся и… смеётся. Честное слово! Этим сбивает меня с толку, да так, что чуть было не пропускаю поворот.
Нельзя же быть такой непредсказуемой.
Хохочет громко, заливисто, запрокинув голову, касаясь затылком моего плеча.
Нет, это не истерика. Это радость. От скорости, движения, вибрирующей в жилах мощи мотора. Это, чёрт его дери, заразно. Мне тоже хочется смеяться: громко, от души, во всё горло.
Ну, держись, Дюймовочка. Напросилась.
Не доехав до дома несколько сот метров, сворачиваю в сторону. Подождёт разговор с маменькой, никуда не денется – маме полезно подождать. А девчонка так хохочет искренне, так радуется, что я минут двадцать катаю её по сонному посёлку.
Кажется, вокруг никого, и только мотоцикл взрывает пахнущий летом воздух рокотом мотора.
Я не тороплюсь доставить Марту к матушке. То ли удовольствие ей доставить хочу, то ли домой возвращаться желания не имею – всё вместе, наверное. Оттягиваю этот момент как могу, и благодарен Дюймовочке, что она так реагирует. Крепко уцепившись обеими руками в моё запястье, своими излишними усилиями оставляет на коже белые следы, грозящие превратиться в синяки, ёрзает, не боясь упасть, такая оживлённая и беззаботная.
Кажется, эта поездка ей была нужна так же сильно как и мне, если не больше. У неё же мама болеет, точно.
Я многих девчонок катал на мотоцикле, но ни одна такой смелой не была. Обычно либо орут до лопнувших перепонок, либо наигранно хихикают, норовя прилипнуть к спине и грудью эффектно потереться. Но Марта… она просто наслаждается, позабыв обо всём на свете.
Адреналин бушует в венах – так всегда, сто́ит сесть на мотоцикл. Я люблю скорость, люблю носиться с раннего утра, чувствовать свободу, которой мне так всегда не хватало.
Наверное, с рождения я был заложником авторитета семьи. Их стремлений и амбиций. Сотни кружков, секций, три языка (китайский обязательно – он даёт столько возможностей, а французский просто красивый); плавание (для спины полезно); волейбол (нужно чувствовать дух команды); теннис (реакция и концентрация) и ещё чёртова куча всего на свете. Даже фехтование!
Я разве что крестиком не вышивал и в хоре не пел. А нет, в хоре я пел тоже.
Мать только и успевала заглядывать в ежедневник, чтобы ничего не пропустить, а отец – отлистывать деньги. Ведь единственный наследник образцово-показательной семьи Орловых просто обязан быть лучше, выше, сильнее всяких прочих детей. Словно я не сын металлургического магната, а наследный английский принц.
Когда от тебя многое ждут, приходится слишком много отдавать. Рано или поздно наступает передоз, срывает клапан, и наружу рвутся протесты и бунты.
Ответственность гнетёт, давит. Всегда улыбаться, быть примерным, самым красивым и умным – от этого рано или поздно начинает клинить. А от фальшивых улыбок клинит челюсть.
Но рано или поздно ко всему адаптируешься. Слава богу, я давно уже вырос, у меня своя жизнь и стремления.
Я могу кататься до бесконечности, но Марту всё-таки нужно доставить домой, и я паркуюсь возле входа и наконец убираю руку с тёплого девичьего живота, но ощущение ткани на коже несколько мгновений остаются на ладони.
Марта уже не смеётся – словно мираж растаял, и реальность больно ударила под дых.
Слезаю с мотоцикла, обхожу, становлюсь рядом с Мартой, а она крепко цепляется в ручки и хмурится.
Немного испуганно смотрит на ворота и игнорирует мою руку, которую протянул, чтобы помочь ей спрыгнуть. Оказавшись на безопасной тверди асфальтированной дорожки, топчется, смотрит на меня искоса.
– Спасибо, – выдавливает из себя и прячет руки за спину. И вдруг гневается: – Зачем вы это сделали?
– Тебе же понравилось.
Марта смотрит на меня из-под упавшей на лицо чёлки, тёмные волосы вьются мелким бесом, и она перекидывает копну через плечо. Но осуждающий взгляд не отводит, насупившаяся и злая. Глаза мечут молнии, на щеках румянец, но к смущению он не имеет никакого отношения.
– Марк Романович, вы, наверное, живёте в какой-то альтернативной вселенной, где все и каждый пляшет под вашу дудку.
– Не угадала.
– Не перебивайте, пожалуйста, – цокает языком, рукой взмахивает. – Я просто хочу напомнить, что пришла в ваш дом не на мотоцикле кататься. Да, мне понравилось, это было… весело, меня расслабило. Спасибо вам за это, но… Я не сдержалась, но так не годится. Я виновата, я расслабилась, но…
– Что "но", Дюймовочка? Слишком много “но”, ты не находишь? Мы просто прокатились, в этом нет какой-то крамолы. Расслабься, а?
– Я Марта! Не Дюймовочка. У меня рост сто шестьдесят сантиметров!– и вздохнув тяжело, продолжает: – Марк Романович, я очень вас прошу дать мне возможность нормально переговорить с вашей мамой и выполнить свои обязанности. Мне работать надо, понимаете? Если вы не в курсе, а вы наверняка не в курсе, но некоторым, не таким как вы, деньги на голову не сыплются. Их приходится зарабатывать. За-ра-ба-ты-вать. Наверное, для вас это незнакомое слово, но оно существует.
Она так много и долго говорит, что даже дыхание сбивается.
Я делаю шаг к ней, наклоняюсь к уху и говорю:
– Ты всё очень правильно говоришь, только в твоей вселенной, наверное, все жутко хорошие и правильные, ответственные и принципиальные. Только ты даже представить не можешь, во что вляпываешься. И поверь мне, я единственный, кто сможет тебе помочь.
– О чём вы? – икает и, задрав голову, смотрит на меня ошарашенно. – Почему все, кто меня окружает, вдруг решают говорить загадками? Моя мама отработала в вашем доме четыре года, её никто не съел и не изнасиловал. Прекратите сеять смуту!
Ох, девочка.
– Они сожрут тебя и глазом не моргнут, – мои губы так близко к её уху, что задеваю нежную кожу на мочке. – Такую маленькую наивную птичку, которая сама влетает
