Килька неслабого посола (СИ) - "Старки"
Не влюбляйся, значит… От этого мне грустно… То есть никакой любви, только физика!
Я не верю Киле, я не верю… Этого просто не может быть! Он романтик, он сгусток эмоций и переживаний. В нём нет прагматизма и расчёта! В его глазах горячо, в его руках доверие, в его губах любовь… Он говорит что-то не то…
На свой последний выходной уезжаю в город, ночую в общаге, хотя Килька робко предложил не ездить, остаться. Не ездить? Вот видишь, Киля, не совпадает: то не влюбляйся, то не уезжай… С утра иду по адресу, списанному с его анкеты. Разыскиваю улицу Декабристов, долго жду, когда откроется подъездная дверь. Звоню в нужную дверь. На пороге стоит старая невысокая женщина с короткой стрижкой седых волос, очень прямая, в древнем плотном чёрном платье. Лицо строгое, глаза голубые, водянистые.
— Здравствуйте, я друг Максима из лагеря…
— Ох, что с Максимом? Приступ? Или…
— Нет, нет, не беспокойтесь, всё хорошо. Максим не знает, что я у вас… Я пришёл поговорить с вами и… посоветоваться, наверное. Меня зовут Саша.
— Очень приятно, Саша. Точно с Максимом всё нормально? — я в ответ киваю. — А я Анна Андреевна, как Ахматова! Проходите, молодой человек. Поговорим, чаю поставлю…
Анна Андреевна прошаркала в кухню, махнув мне, типа следуй за мной. Усадила меня на единственный в кухне стул, сама села на табурет.
— Ну? О чём будем говорить? О Максиме?
— Да. Анна Андреевна, расскажите, чем Максим болен? Это сердце?
— Да. Это порок сердца, достаточно редкий, порок левого желудочка. Только в три года такой диагноз поставили. Заболевание редкое…
— С ним… э-э-э… живут? Операцию можно делать?
— Живут. Но недолго. Нужно было операцию делать, врачи говорили, что во взрослом возрасте нужно. Хотя бы, чтобы было лет 16-17. Но в это время умерла Ниночка, это моя дочь, мать Максима. Она долго болела, мы все силы бросили на поддержку Ниночке, надеялись… Вот и пропустили благоприятный момент. А после 18 лет операцию бесплатно не делают, по крайней мере нашу. Нужны десятки тысяч долларов… а где у нас с Максимкой? И вот я, старая, чувствую себя виноватой. Как сейчас Максиму помочь? Я предлагаю к его отцу биологическому обратиться, а Максимка ни в какую! А ведь любой приступ кардиоастмы может плохо закончиться… Как он в лагере? Не бегает? Ему ведь нельзя носиться, надрываться, даже эмоциональное напряжение может спровоцировать приступ…
— Всё хорошо, он старается не бегать, хотя, конечно, он такой живой…
— Это правда. Он живой. Вы знаете, Саша, ему запрещали всё детство заниматься спортом, физкультурой, ходить в походы, не рекомендовали даже кино страшное смотреть… он психовал от этого. Вот ведь как! Всё детство врачи, запреты, профилактика, больницы, санатории, лекарства. Жизни-то обычной, можно сказать и не видел… А по натуре-то он другой, холерик, дурачиться любит, смешливый очень… он много раз срывался. Даже из дома убегал однажды, курить вот начал… Саша, вы бы не могли его убедить, чтобы он бросил? Ему никак нельзя курить…
— Я слежу, чтобы он не курил. Бросит.
— Спасибо вам. А почему вы интересуетесь Максимом?
— Я… э-э-э его друг, мы живём в одной комнате. Вижу у него таблетки, что он пьёт их. Но мне ничего не рассказывает, вот я и решил… А эта дорогая операция — опасная? Где её делают?
— Её делают в Германии во Франкфурте. Мы уже всё узнавали, даже анализы сдавали, нас там ждут, но… Это операция по новой технологии почти без разреза. И, конечно, она опасна, хотя и гарантируют немцы. Но деньги… даже квартиру если продадим, не хватит.
— А вы упоминали об отце?
— Да, есть такой… Он богатый человек, банкир. Но Максимка упрямый! Не может он отца признать и простить! Даже я уже простила, а он не может…
— Это какая-то семейная тайна?
— Его отец — Анатолий Юрьевич Макаров, владелец банка «Северная корона» — человек жёсткий и негодный. Нина, моя дочь, у него работала в банке, так тот её при живой жене совратил, попользовался и бросил… А та забеременела и родила Максимку. Макаров его не признавал, Ниночке никак не помогал. Оскорблял её, говорил, что нагуляла не от него. А посмотреть на них, так сразу понятно, что это сынок его родненький. Она извелась, изгоревалась, девочка моя. И люди косо смотрят, и постоянно денег нет, и ребёночек больной… Ходила к нему, прости Господи, к этому кобелю. А её и на порог не пустили. И вот в сорок лет Ниночка умирает, три года боролась с раком, три года химиотерапия, дорогущие лекарства… Но ничего не помогло. Максим всегда рядом с мамой, ухаживал, читал ей, даже бельё менял, не до собственной операции было, упустили мы время… Как Максимка плакал, когда Ниночка умерла! Как изводился! В смерти матери отца винил, что тот якобы и помочь мог, да и якобы из-за него мать болела… А вы знаете, Саша, справедливость-то есть на свете. Уже больше года назад у Макарова семья в аварию попала. И сразу сын и жена погибли. Остался он один. И вот тогда и решил с Максимкой познакомиться. А тот! И слышать о нём не желает! Даже говорить с ним не стал! Никаких подарков не принимает! Я сама потихоньку поговорила с Макаровым о здоровье Максима, тот пообещал помочь… Так Максим истерику устроил с приступом: не возьму и всё тут деньги этого, простите, подонка. Макаров звонит иногда, надеется, что сын смягчится.
— Анна Андреевна, значит ли всё это, что любой приступ может быть… последним, что срочно операция нужна…
— Конечно, срочно. У него в последнее время приступы всё чаще. Не справляется сердце с возросшим организмом. А он ведь ещё не бережётся. Вот и в лагерь поехал! Я согласилась только потому, что там подруга моя работает — Бэлочка. Обещала присмотреть, помочь. Максим никаких увещеваний не слушает, говорит, что всё равно умирать, так хоть что-то успеть попробовать… говорит, что будет жить днём сегодняшним.
Анна Андреевна отвернулась к окну, всхлипнула и из рукава платья вынула голубенький платочек, приложила к глазам. Мне тоже захотелось плакать, горький ком стоит в горле и не сглатывается, глаза расширил, чтобы влага сразу высыхала. Значит, всё плохо. У меня денег нет, у них тоже, собирать с миру по нитке, наверняка, долго.
— Анна Андреевна, как вы думаете, если я приду к отцу Максима, он со мной поговорит?
— Не знаю… Но у меня есть его телефон на всякий случай…
Беру номер, прощаюсь с Анной Андреевной. Бабушка Кильки смотрела на меня с надеждой, благодарила беспрестанно, просила звонить, за мелким присматривать… В коридоре висит карандашный портрет, выполненный каким-нибудь уличным художником с Невского. Тёмноволосая девушка удивлённо смотрит на меня чёрными глазищами, это Нина. Она как бы спрашивает: «Ты хочешь помочь моему сыну? Просто так? Так бывает?»
— Бывает, я люблю его. Нужно попытаться.
Сижу на жаркой улице, в парке на чугунной скамейке и пью кефир. Хорошо, что эта часть парка безлюдная. Сижу, реву. Как-то ясно мне всё стало. Килька умирать собрался? Определил, что времени немного, что нужно хоть каких-то впечатлений хапнуть? На кругосветное путешествие нет денег, на альпинизм и паркур нет сил, кино и книги — лишь суррогат, и вот маленькая лазейка — лагерь. Нужно попробовать хоть что-то. И секс нужно попробовать. А тут я… Реву, как детсадовский, и непонятно кого больше жалко, его или себя.
Звоню с улицы генеральному директору банка «Северная корона» Макарову А.Ю., представляюсь и сразу же к теме:
— Хочу поговорить о вашем сыне — Максиме.
— Проходите, вас пустят…
Оперативно! Без церемоний. Отец Максима — грузный, холёный человек с измождённым лицом. Действительно, сходство отца и сына необыкновенное, несмотря на разницу в комплекции. Одинаковые губы, глаза, брови, маленькие уши чуть торчком, форма лба, цвет волос. И у меня даже вырвалось вместо «здравствуйте»:
— Как вы похожи!
Однако сходство только внешнее. Держится сухо, свысока, говорит лаконично, тихо, по-деловому. Взгляд тяжёлый. Эмоций нет, и только пальцы рук выдают нервность — барабанит по роскошному столу. Трудно представить, что такой человек мог кого-то соблазнить. И легко представить, что он мог предать, использовать человека и выбросить. Этот Анатолий Юрьевич слушает меня настороженно и внимательно, не перебивает. Потом долго молчит.
