Татьяна Алюшина - Девочка моя, или Одна кровь на двоих
– Владлена Александровна! – повысила угрожающе голос Машка. – Я предупредила, и я не шучу!
Владлена внимательно всмотрелась в лицо бывшей теперь невестки. Что она там для себя высмотрела, осталось тайной, но отвечать не рискнула. Величаво поднялась и столь же величаво удалилась из квартиры.
Через десять дней Маша имела на руках крепенькую, радующую новизной и необтертостью бумажку свидетельства о разводе и подписанные Юриком документы об отсутствии у него материальных претензий к бывшей жене Марии Владимировне Ковальской.
Ему приснились жаркий Севастополь и Машка, рыдающая, уткнувшись ему в живот.
Открыв глаза, еще не до конца проснувшись, все еще успокаивая глупое дитя в меркнущем, пропадающем, как мираж, продолжении сна, он потрогал ладонью живот.
Пресс был сухой и горячий, без каких-либо следов слезной влаги.
И проснулся совсем.
Про девочку Машу он больше не вспоминал с того дня, когда ушла жена, а до того дня не вспоминал сто лет, разве что на заре другой его жизни – молодого офицера, прибывшего по месту несения службы со столь же молодой женой хрен знает куда, на крайние задворки советской империи – в небытие.
Выбравшись из кровати, он пошел в душ, встал под упругие струи, смывая с себя приснившуюся севастопольскую жару и то далекое прошлое, приказав себе выбросить эту ерунду из головы.
Он мастерски умел выбрасывать из головы мешающие, ненужные чувства, эмоции, мысли, освобождая сознание для продуктивной работы по поддержанию, упрочению и увеличению его благосостояния, а заодно и благосостояния тысяч людей, работающих на него.
Что-то он устал. Маятно-тяжело устал.
Такое бывало с ним редко, но случалось.
Может, повлияли две тяжелейшие сделки, следовавшие одна за другой, масштабные, которые месяцами подготавливала его команда – собирали информацию, давали взятки, перехватывали инициативу у конкурентов, занимались контрразведкой, искали лазейки в юридических документах, и все это в режиме стратегической секретности. И прочее многотрудное и хлопотное, которое последним ударом, красивыми, филигранно отточенными маневрами в переговорах завершил сам хозяин.
Естественно, победив. Он же Победный.
Дмитрий хмыкнул своим мыслям и выбрался из душа. Не прикрываясь, не вытираясь, прошлепал в кухню, оставляя мокрые следы на элитном паркете. Достал из холодильника бутылку минеральной французской воды, скрутил железную пробку одним движением и, сбивая дыхание колющими взрывчиками лопающихся пузырей, выпил всю до дна.
Устал.
Он всегда чувствовал, когда подкрадывалась эта, предательски до поры накапливающаяся усталость, как простуда, – к вечеру ты чуть хлюпаешь носом, и вроде грудь заложило, и сил нет. И точно знаешь – что бы ни предпринимал в спасительной акции под названием «нет болезни!» и какие бы лекарства ни пил на ночь – к утру будет бездыханный нос, больное распухшее горло и полная тоска!
С чего это оно навалилось? Ну, сделки-договоры непростые, так не в первый раз, бывало и покруче! Или сдавать стал? Что, возраст? Да ладно!
«Нормально все!» – сказал Дмитрий себе.
Он победил, еще бы! Все нормально.
Ему всегда говорили начиная с детского сада воспитатели, потом школьные учителя, тренеры, педагоги – все:
– Ты обязательно победишь! С такой фамилией и не победить!
И он побеждал. Почти всегда, за редким исключением.
А до него так говорили отцу – Федору Федоровичу Победному.
Фамилию его отец получил в роддоме. Молоденькую беременную женщину, у которой начались роды раньше срока, сняли с поезда, на котором она ехала в Москву. Ехала одна, без друзей и родственников, к мужу, так она сказала попутчикам. Пожилая женщина, сидевшая с ней рядом, все причитала, качая головой:
– Куда ж тебя несет, милая, да еще беременную! Москву всю эвакуируют, бои идут в Подмосковье, а ты в пекло, да еще с дитем в животе! Муж, поди, не обрадуется, расстроится!
– Ничего, мне с ним рядом спокойнее.
А ночью у нее начались схватки. И она металась, кричала, теряла сознание. На какой-то станции роженицу сняли с поезда. Когда роженицу выносили по неудобным крутым ступенькам вагона, в суматохе уронили ее дамскую сумочку, которая плюхнулась в единственную лужу только что слитого из вагона не то кипятка, не то какой-то жидкости, растопившей снег и наледь на перроне. И санитарка, перехватывая поудобней девушку под руку, наступила кирзовым солдатским сапогом в эту лужицу на выпавшие из сумочки документы.
Пока суетились, укладывали женщину на носилки, документы раскисали в замерзающей жиже. Их подобрали, но прочитать расползшиеся чернильные разводы было невозможно – ничего, ни фамилии, ни адреса. Осталась только маленькая фотография и имя – Лиза, которое сказала врачам сердобольная пожилая попутчица.
Молодая женщина родила здоровенького мальчика, крепенького, крупного, хоть и недоношенного, который кричал недовольным баском, сжимая кулачочки. Он родился в тот момент, когда диктор Левитан передавал по радио сообщение о победе советских войск под Москвой, разбивших вражеские армии, и его голос, громко, торжественно разносившийся по всему роддому, слился с криком родившегося мальчика.
– Ишь ты какой у нас здесь парень! – восхитилась акушерка, принявшая кричащего ребенка. – Победный парень!
Так и стал мальчик Федором Победным.
А его мама умерла, не доехав до Москвы, мужа и родных всего несколько часов. Возможно, отец и разыскал бы его, но война, перемешавшая жизни и судьбы, отобрала у него родных, близких и его настоящую фамилию.
Да-а! Что это его потянуло на семейные истории?
«Надо родителям позвонить, как они там? Раз уж об отце вспомнил!»
И не позвонил.
Мать сразу услышит по его голосу, как бы он ни хорохорился, что с сыном что-то не так, начнет выпытывать, распереживается, примчится спасать-выручать, подняв отца по «тревоге».
Нет уж! Пусть себе спокойно поживают на своей Николиной Горе, чего их тревожить понапрасну! Он отойдет немного, тогда уж и позвонит, а лучше съездит!
Верный и бдительный начальник его службы безопасности Осип, как чуткий барометр, улавливал приближение этих Диминых настроений и усталости.
Обычно незаметный в рабочей каждодневной рутине, в такие моменты он всегда оказывался рядом и старался не отходить, заранее зная, какими выкрутасами могут грозить эти настроения Дмитрия Федоровича его службе безопасности – мог разогнать охрану и рвануть неизвестно куда сам за рулем или что еще похлеще выкинуть!
Всякое бывало!
Дмитрию Федоровичу можно было и не прислушиваться к себе и своим настроениям: если Осип находился поблизости и держал его в поле зрения – считай, диагноз поставлен!
