Танцующий лепесток хайтана - YeliangHua
Слышал он, к слову, только плохое.
— Ни женщин, ни песка у нас нет, — Мо Жань почесал затылок, запоздало реагируя на прослушанную рецензию. — О чем вообще думают эти тупые журналистишки? Скучные, заумные, что вообще они понимают в балете? «Бессмертие» — история о настоящей мужской любви!..
Чу Ваньнин нервно поперхнулся кофе. В конце концов, они и так с трудом преодолели порог цензуры как раз из-за отзывов, подобных этому.
К счастью, никакие скандальные сцены в павильонах с лотосами не уменьшили продажу билетов — скорее, наоборот. А выступать с Мо Жанем было так легко, что Чу не понимал, почему раньше, шесть лет назад, они никогда не пробовали танцевать в дуэте. Мо Жань был идеальным партнером, и, как бы его ни критиковали, в первую очередь, танцовщиком — а уже затем акробатом и актером. Впрочем, акробатические трюки в постановке тоже присутствовали.
— Сегодня на выступление обещал прийти наш Мэн-Мэн, — Мо Жань покрутился перед зеркалом в гримерке, однако взгляд его ни на секунду не отрывался от отражения Ваньнина. — Дядя Сюэ смотрел премьеру год назад, а мой брат-павлин тогда так и не пришел потому что злился, что мы не рассказали ему о наших отношениях. Помнишь свое выступление на площади под дарбуку, когда мы оба его бросили посреди благотворительной акции?..
Чу Ваньнин сделал вид, словно ничего не помнит. Он медленно покачал головой, но на шее проступил румянец — очевидно, лицо осталось бледным только благодаря плотному гриму.
— А я вот помню. Помню, я обнял тебя тогда вот так… — Мо Жань вдруг обхватил Чу за талию, резко притягивая к себе и прижимаясь грудью к спине мужчины. Его губы мягко прошлись по чувствительной мочке уха.
В следующую секунду из-за двери донеслось:
— До начала десять минут! Ребята, вы готовы?
Это была Е Ванси. К счастью, она оставила попытки врываться к ним в гримерку после того как однажды едва не стала свидетельницей весьма пикантной сцены. К счастью, тогда было достаточно темно и едва ли она могла различить что-то визуально — так что ей хватило ума ретироваться, вовремя осознав, что Ваньнин и Мо Жань не включают свет и не отзываются неспроста.
— Еще три минуты! — выкрикнул Мо Жань, не выпуская Чу из объятий.
— Окей! — Е Ванси, очевидно, довольная услышанным, оставила их в покое.
Чу Ваньнин в последний момент попытался высвободиться из объятий, воспользовавшись тем, что Мо Жань отвлекся, однако юноша лишь сцепил руки крепче.
— Три минуты. Просто… давай постоим вот так?
— Зачем? — Ваньнин прищурился, его взгляд нашел глаза Мо Жаня в зеркале. — Хочешь снова танцевать в мятом костюме?
— Да.
— А я вот не хочу.
— …... — Мо Жань лишь усмехнулся в зеркало, но из рук Ваньнина по-прежнему не выпускал.
— После выступления нас не оставят в покое до поздней ночи. Я просто хочу побыть наедине с тобой — разве я о многом прошу? — наконец ответил он со всей прямотой и честностью, которая всегда почему-то лишала Чу Ваньнина последних аргументов, раньше казавшихся вполне разумными. Сердце Чу действительно таяло, словно кипящее масло под воздействием пламени.
«Чертовы журналисты со своими бестолковыми сравнениями!» — мысленно выругался он, а затем, заметив, как Мо Жань улыбается, забыл обо всем, улыбаясь в ответ. Этим вечером им предстояло подарить зрителям историю о настоящей любви. Но кто он был, в конце концов, такой, чтобы лишать этой любви самого близкого человека?..
— Две минуты, — со вздохом согласился он. — Я все еще хочу допить свой кофе, Мо Жань.
Акт 1.
1.
Погруженный во мрак зал зажегся тысячами крошечных огоньков цвета едва тлеющего рассветного солнца. Мягкие волны музыки окутывали подобно тончайшим шелковым нитям, переплетаясь в канву готовой начаться истории. В следующее мгновение занавес бесшумно поднялся, обнажая зеркально-гладкую сцену, на которой идеально выстроенным живым узором застыли десятки танцовщиков.
Один из юношей первым начал движение — одного лишь его шага было достаточно, чтобы запустить сложный механизм, и другие танцовщики подхватили его беглые па де буре. Двигался он стремительно, следуя за потоком музыкальных переливов клавшиных, лишь на короткие мгновения замирая в безмятежных аттитюдах. Отголоски свободы и беззаботной юношеской бравады пели в каждой мышце его тела, каждом положении рук, каждом толчке ног — чуть более стремительном, чем полагалось. Чуть более отчаянном, чем было необходимо технически.
Бесконечно рассыпающиеся золотистые блики продолжали кружить в воздухе, и, едва касаясь сцены, срастаться в древоподобные ответвления, по которым танцовщик следовал словно по озаренной солнечным светом карте, как если бы они указывали ему тайный путь.
Внезапно золотые софиты выхватили одинокую фигуру у самого края сцены — там, где еще секунду назад пространство казалось пустым. Перед зрителями предстал неподвижно застывший мужчина, облаченный с ног до головы в белые струящиеся шелка. Он единственный казался совершенно равнодушным к происходящему, как если бы суета целого мира не могла вовлечь его в свой танец — однако именно его золотые блики окружили плотным кольцом, выбирая «сердцевиной» своего вечно движущегося древа.
Юноша, который первым начал движение, продолжал тем временем крутить шене по сцене — плавно, почти невесомо. Полы его длинного стилизованного ханьфу цвета неаполитанских сумерек взлетало в воздух подобно самому легкому облаку, на доли секунд демонстрируя идеально отточенные движения ног.
Казалось, у его танца нет четко заданного направления — однако все пути вели его неизбежно к единственному неподвижно стоявшему человеку в этом кипящем движением хаосе.
В какой-то момент этот юноша замер перед мужчиной в грациозном эфасе, и его рука простерлась вперед, словно бы он предлагал присоединиться ко всеобщему танцу. Однако человек в одеяниях белее снега не предпринял попыток ни уклониться от прикосновения, ни двинуться навстречу.
В итоге ладонь юноши в синем мягко соприкоснулась с ладонью незнакомца — и до этого нежная, разливающаяся словно весенний ручей музыка — задрожала звонкими, лучистыми нотами.
Юношей в синих одеждах был, конечно же, Мо Вэйюй, премьер этого спектакля. Что до человека в белом — разумеется, это был Чу Ваньнин. Возможно, из зала сложно было заметить, но на один короткий миг взгляды этих танцовщиков встретились, и уголки глаз балетмейстера приподнялись в крошечной, почти несуществующей улыбке приветствия.
А затем до этого неподвижная фигура сорвалась с места и легким глиссе ушла в сторону, поднялась по полупальцы —
