Там, за зорями. Пять лет спустя - Оксана Хващевская
Слезы все же покатились по щекам, хоть Злата и пыталась их сдержать. Было больно и обидно, а еще страшно оттого, что вдруг Дорош, так или иначе бывший почти десять лет частью ее жизни, ушел навсегда…
Теперь ей не о ком мечтать, тайно желать, хотеть, страдать, любить. Не потому, что ее любовь снова по каким-то причинам отнимали у нее, просто любовь прошла… Хотелось развернуться и остановить его, но не потому, что она жить без него не могла, а оттого, что вдруг она осталась одна. Злата шла по насыпной дороге на деревню, забыв свернуть к огородам, и пыталась осознать то, что только что произошло, то, что сказал ей Дорош, и не могла. Девушка вышла из переулка и почти столкнулась с Лешей, который, вероятно, после ее неожиданного исчезновения решил более не задерживаться на празднике.
— Злата, а ты куда пропала? Тебя дома обыскались! — спросил он, внимательно вглядываясь в ее лицо и, конечно, замечая на щеках мокрые дорожки от слез.
— У меня были некоторые дела, мне нужно было отлучиться! А ты почему ушел? — поинтересовалась она. — Там ведь веселье в самом разгаре…
— А я решил пройтись, не мог больше есть и пить… К тому же гроза собирается. Ты не заметила разве? Вон какие тучи клубятся у тебя за спиной! Я беспокоился, ты ведь грозы боишься, вот и решил пойти поискать тебя! — сказал он.
И не стал говорить о том, что ее внезапное исчезновение обеспокоило его, и шел он не домой. Лешка просто бесцельно брел по деревне в надежде встретить ее. Не мог Блотский признаться, что без нее праздник померк, без нее ему везде и всегда будет одиноко…
— Правда? — девушка испуганно обернулась. — А я и не заметила! — призналась она. — Тихо так…
— Да, только тишина эта зловещая… Как перед бурей… Пойдем, я провожу тебя домой!
— А ты?
— Я успею вернуться…
— Нет, зачем, пойдем к нам… Ты торт пробовал? Нет? А он очень вкусный… — Пойдем, поставим самовар и продегустируем его! — предложила она.
— Идем! — взяв его под руку, Полянская развернула парня и повела за собой. Они почти подошли к дому бабы Мани, когда в проеме калитки показался ее сосед. Валерик вышел и остановился, поглядывая по сторонам и шаря в карманах, вероятно, в поисках сигарет.
— А, сосед, здорово! — обратился он к Лешке, когда ребята поравнялись с ним. — У тебя сигарет случайно нет? Нет? Не куришь? А у знакомой твоей? Это дочка Юрика Полянского, что ли, с тобой? А нет, у нее точно не будет, она правильная в этом плане: не курит и не пьет. Но ты, сосед, не ходи с ней, не пара она тебе! Раз рога наставила, с Виталиком связалась, а теперь что? По боку он? Опять в тебя вцепилась? — бубнил он, будучи навеселе. — Брось ее! Она найдет себе другого, а тебя бросит опять! Все бабы одинаковы! Все проститутки!
Леша не произнес ни слова, молчала и Злата, понимая, что мужик пьян и вступать с ним в перепалку сейчас себе дороже. К тому же ей был известен характер соседа бабы Мани…
Леша тоже его знал, и он прошел бы мимо, но при последних Валериковых словах девушка почувствовала, как напрягся парень, но удержать или что-то сказать ему она не успела.
Он развернулся и оказался перед мужчиной. Не ожидая от себя подобного, Блотский ударил мужчину, и тот оказался на земле. Девушка испуганно ахнула, а Леша невозмутимо спросил: — Так что, мы идем пить чай?
Злата лишь кивнула, и они поспешили домой. Валерик, вытирая разбитый нос, не сразу поднялся на ноги. Бормоча ругательства, он снова полез в карманы в поисках сигарет.
А над деревней прокатились первые раскаты грома. Небо все еще было затянуто тучами, и где-то вдали слышались отзвуки грома. В синих сумерках этого душистого влажного вечера лились и лились трели соловья. Они единственные нарушали тишину, царившую над Горновкой, да еще, пожалуй, майские жуки, привлеченные светом, то и дело бились в стекло. Запоздалая первая майская гроза ушла, освежив воздух, придав запахам остроты и насыщенности.
После грозы Леша ушел домой. Закончив мыть посуду, Злата пристроилась к столу, где родные собрались к чаю. Она улыбалась, но почти не поддерживала разговор. Полянская знала, что должна улыбаться, но сердце сжималось от тоски и печали. Разочарование и разбитые иллюзии сводили горло судорогой. Мама, пребывая в эйфории от праздника, который, безусловно, удался, все же то и дело поглядывала на дочь, вероятно, ожидая момента, чтобы спросить, но Злата не могла и не хотела ни сейчас, ни в ближайшем будущем обсуждать с кем-либо свою личную жизнь и отвечать на вопрос, куда делся Дорош и что произошло. И уж тем более она не могла признаться матери, что Виталя ее просто бросил. Для начала ей самой нужно было осознать сей факт, вызывающий скорее смех, чем слезы.
Ей хотелось побыть одной, сбросить маску безмятежности и посмотреть реальности в лицо. Май кружил голову, но действительностью было ее одиночество. Извечная дилемма, не дающая покоя на протяжении многих лет, разрешилась ничем. И сейчас, как и почти десять лет назад, она все так же не знала ответа на вопрос: что же такое ее любовь? Это тихая гавань, единение душ или все сметающая на своем пути, обжигающая страсть? Потому что страсть давно остыла, а может быть, в силу возраста и жизненной умудренности уже не казалась столь важной и волнующей. Она не затмевала собой весь мир и не была главным призом для Златы Полянской. Мечта сбылась, Дорош остался с ней, но счастливой она от этого не стала.
Нет, это не значит, что на протяжении этих двух лет ни разу не была. Была, да только Виталя к этому отношения не имел. Более того, все случившееся определялось пословицей: «Что имеем, не храним, потерявши, плачем». Ведь на протяжении всех этих лет помимо воли она не единожды сравнивала обоих мужчин. Их поступки говорили сами за себя. Конечно, Виталя проигрывал Блотскому. Чтобы начать что-то ценить, надо это сначала потерять. Сложно себе было признаться в этом, но Злата никогда не боялась смотреть правде в глаза, пусть эта правда и была горькой. В последнее время почему-то особенно ценно стало то, что давал ей Блотский, сводя к нулю присутствие Витали в ее жизни. Это не значило, что она вдруг постигла всю глубину
