Элейн Гудж - Любящие сестры
Но почему я волнуюсь? Жирод сдержал обещание и подписал документ прямо в моем присутствии. У меня даже есть копия этого документа. Хотя Августин мог не раз изменить свое завещание за последние шесть лет, но та часть, которая касалась фирмы, конечно, осталась неизменной. Несмотря на свою жесткость, Августин был честным человеком.
Так почему же ты так нервничаешь?
Анри почувствовал, что Франсина смотрит на него. Взгляд ее глаз был твердым и острым, как бриллианты в ее ушах, которые, несомненно, были подарены любовником. Странно, что она так тщательно скрывала эту часть своей жизни. Можно было подумать, что он был агентом КГБ. Прошло шесть лет с тех пор, как Анри уехал из квартиры на улице Марэ, но единственное, что она сделала в этой квартире, это превратила его кабинет в маленькую часовню. Но, несмотря на то что у нее было теперь больше возможностей молиться, она не стала ненавидеть его меньше. Что бы ни произошло, во всем всегда был и будет виноват он, начиная от головной боли и больной печени и кончая странными склонностями Жана-Поля и даже смертью их несчастного спаниеля, который вскоре после того, как Анри уехал, выбежал на дорогу и погиб под колесами автомобиля.
Она могла скрутить всех: друзей, любовников, детей, даже своего упрямого отца, заставить их всех делать то, что она хочет, всех, кроме него… ее мужа И он понимал, что в этом и была причина ее ненависти.
Она бы смирилась с его ненавистью. Но с жалостью – никогда! Больше всего ее злила эта его жалость. Но как мог он не жалеть ее? Ведь он помнил, все еще помнил ту молодую девушку, с которой он тысячу лет назад гулял по пляжу Ля Трините-сюр-Мер и которая вбежала по пояс в ледяную воду для того, чтобы поймать очки, упавшие с носа пожилой женщины в шлюпке.
Анри пристально смотрел на Амаду, курившего трубку и выпускающего мерзко пахнущие клубы дыма в и без того спертый воздух комнаты. Сейчас он сидел, зажав трубку между зубами, со спустившимися с переносицы очками и перебирал бумаги.
– Итак, где мы сейчас?… А, вот здесь…
Он кончил читать о собственности, которая предназначалась племянницам и племянникам, и любимому двоюродному брату, и старшей сестре, и слуге, и шоферу, Мохамеду Аль-таибу, который верно служил старику в течение двадцати лет.
– Извините, мистер Амаду, – перебила его Франсина, – но то, что мой отец оставил своему слуге, нас совершенно не интересует. – Она властно взмахнула рукой, испещренной фиолетовыми венами. «Жаль, – подумал Анри. – В ее пятьдесят лет у нее почти нет морщин, но руки как у восьмидесятилетней старухи». – Пожалуйста, читайте то, что касается нас.
Анри представил, как Долли сказала бы в этом случае «Короче». Сделав вид, что чешет подбородок, Анри поднес руку ко рту, чтобы скрыть улыбку.
Амаду покраснел и начал заикаться:
– Да… хорошо… я только… ну, конечно, мадам Батист, если вы полагаете…
Амаду опять занялся своей трубкой. Раскидывая крошки табака на бумаги, он набил ее табаком и зажег. Анри очень хотелось вскочить и вырвать трубку из его старческих, покрытых желтыми пятнами рук. Затем Амаду откашлялся и начал читать с таким завыванием, что Анри показалось, что он напоминает провинциального актера, декламирующего Расина.
– Да… вот здесь. Моему внуку Жан-Полю я завещаю все свои редкие книги, за исключением первого издания книги Виктора Гюго «Кромвель», которое я завещаю моему глубокоуважаемому другу профессору Коттару, работающему в Национальной библиотеке…
Так, книги. Отлично. Он видел, как у Жан-Поля расправились плечи и засветились глаза. Он вспомнил, как сын в детстве любил зарываться в эти книги в красивых переплетах и не хотел выходить из библиотеки, даже когда надо было идти есть. И сейчас Жан-Поль тоже отдавал предпочтение книгам, а не людям или радостям «Жирода». От шоколада у Жан-Поля все тело покрывалось сыпью.
Анри внимательно смотрел на своего сына, одетого в твидовый костюм, у него были сутулые плечи и большие влажные руки, лоб его был бледный и блестящий, как будто из фарфора. Как странно, что это был его сын. Он не был похож ни на него, ни на Франсину. И когда Габи представляла его как своего брата, люди недоверчиво улыбались. И только его красный, как у астматика, узкий прямой нос с большими ноздрями был таким же, как у Франсины. Все остальное он, казалось, перенял от дальних родственников: уши у какого-то из троюродных братьев, рот у дяди, а подбородок у одного из прадедушек.
И тем не менее Анри любил своего сына, профессора-энтомолога, обожающего больше всего в жизни жуков и предпочитающего мужчин женщинам. Может быть, он и любил Жан-Поля за его странности? Он вспомнил, как Долли однажды сказала, глядя на трюфели: «Я больше люблю трюфели с пупырышками, потому что они напоминают мне людей с их недостатками, несмотря на которые мы любим их..» Если бы только у Жан-Поля хватило смелости дать отпор своей матери, вместо того чтобы крадучись встречаться со своими любовниками, словно он прогуливает уроки.
Но кто он такой, чтобы воспитывать его? Какой пример он ему показал? Ему следовало развестись с Франсиной давным-давно, независимо от последствий. Тогда бы они с Долли были вместе.
– Папа, с тобой все в порядке? Ты побледнел. Может, мне принести коньяку? – прошептала Габриелла, склонившись над ним… – Я знаю, где он хранит его… за этими книгами в темно-красных переплетах. – Она заговорщически улыбнулась.
Анри взял руку своей дочери и крепко пожал ее. Дорогая Габриелла, его любимая дочь. У нее такая же темная и гладкая кожа, как и у матери, но нет ее холодности. Она еще не похудела после рождения своего четвертого ребенка, девочки, и ее вид вызвал у него воспоминания о персиках в залитом солнцем саду, окружавшем их дом в Довилле, где давным-давно он гонялся за пухленькой малышкой в тени деревьев и они оба громко смеялись.
– Я подумал о персиках, – прошептал он ей.
Габи бросила на него удивленный взгляд и расправила складку на жакете. Анри вдруг представил себе, что он уже старик и живет один в своей маленькой квартирке на улице Мурильо и его дочь только время от времени заглядывает к нему, чтобы проверить, все ли у него в порядке. Да, все было бы по-другому, если бы он был с Долли.
Анри сосредоточил свое внимание на потрескавшихся губах Амаду, ему очень хотелось, чтобы он скорее произнес слова, которые ему не терпелось услышать.
– «Компанию «Жирод», – читал нараспев старый адвокат, – я оставляю моему внуку Жан-Полю Батисту и моей внучке Габриелле Батист-Рамо по десять процентов акций каждому. Моему любимому зятю Анри Батисту я оставляю тридцать пять процентов…»
Сердце Анри радостно забилось. Ему захотелось вскочить со стула, схватить Габи и закружиться с ней по комнате. Старик сдержал свое обещание! Тридцать пять процентов плюс к тем двадцати, которыми он уже владел, давали ему контрольный пакет. Теперь он мог купить новые машины, нанять еще рабочих, улучшить упаковку и управлять компанией так, как ему этого хочется, без докучливого вмешательства Августина. И он сможет развестись с Франсиной, ничего не боясь.
