Рут Харрис - Десятилетия. Богатая и красивая
— В Египте нет ничего нового, — говорил Роман. — Искусство, наука, архитектура — у египтян все было, или они это изобрели. Они все уже видели. Египет — это единственное место, где я чувствую себя таким, как все. И я хочу быть обычным, никаким, одним из многих!
Роман пригласил в Каир Джей Джей и Йейла, и вместе с Коулом они образовали группу из четырех человек. Они переночевали в Каире, а затем на нильском пароходике отправились в Луксор, бывшие Фивы, столицу древнего египетского государства. Сам Роман был их гидом по Луксорскому храму, открытому двору и залам с колоннами, часовням и святилищам солнца; он сопровождал их в расположенный недалеко Карнак, в великий храм Амона-Ра, построенный фараонами Двенадцатой династии, расширенный и прекрасно украшенный последующими поколениями.
— «Только число песчинок, — произнес Роман, цитируя Гомера, — превышает богатства Фив». Вы должны представлять себе, — продолжал он, — то, чего уже нет: украшения из золота и серебра, золотые пластины на шеях, горящие на солнце и видимые издалека, обелиски из розового гранита и украшения из драгоценных и полудрагоценных камней. Вы должны представить аромат ладана, увидеть позолоченные лодки богов, качающиеся на плечах жрецов, услышать шум огромной толпы, охваченной религиозным экстазом.
— В других местах история измеряется сотнями лет. В Египте она измеряется тысячелетиями, — закончил Роман. — В Египте, в отличие от Запада, смерть является частью жизни. Подобное отношение делает все возможным, дозволено все: нет ничего, чего нельзя было бы простить.
Но Роман ошибся, потому что именно в Каире произошло то, чему не могло быть прощения.
В Каире Джей Джей открыла удовольствия утаивания. Она последовала примеру арабских женщин и заказала себе платья и головные уборы из тонкого белого египетского хлопка. С лицом, закрытым по самые глаза, подведенные арабской краской для век, купленной в парфюмерном магазине в Эль Халили, она двигалась молча, незаметная для других, но внимательно наблюдающая за всем, что происходит вокруг.
В Каире, через пятнадцать месяцев после смерти Сергея, Джей Джей плыла по течению, одинокая, стыдящаяся. Она была матерью ребенка, которого никогда не видела; она была любовницей человека, который хотел других мужчин. Она дважды виделась с Александром после Болье, и ей стало до боли очевидно, что он больше не любит ее: он не говорил о любви, никогда не целовал ее в губы. Когда он ласкал ее, она чувствовала, что он следует лишь зову плоти, который он ненавидит, но перед которым не может устоять.
Данте уже не жил с ней, к концу августа Джей Джей почувствовала, что ему не терпится уйти. Сейчас он снимал квартиру, предпочитая жить один. Это было неприятие, которое причиняло особую боль; если бы он нашел кого-то другого, Джей Джей могла бы понять. Но покинуть ее для одиночества, этого она не могла понять. Нельзя сказать, что Джей Джей обвиняла Данте в чем-либо. Дело, вероятно, было в том, что внутри ее была пустота, которую требовалось чем-либо наполнить. Она не могла этого требовать от мужчины, который был ее другом.
Джей Джей думала о Сергее и не чувствовала вины. То, что она чувствовала, было страшнее: она чувствовала пустоту. Ей нужно было внимание, она должна была чувствовать себя привлекательной и желанной. Но никто не обращал на нее внимания. Сейчас уже и Йейл.
В конце семьдесят седьмого года Йейл Уоррэнт был в беде — в финансовом и сексуальном отношении.
Компания «Уоррэнт, Чарлтон и Дувр» оказалась в затруднительном положении. Акции, которые в шестидесятых шли по высокому соотношению цен и доходов, устойчиво падали в цене на Лондонской бирже. С двенадцати фунтов пяти шиллингов цена за акцию снизилась до четырех фунтов семи шиллингов. Убытки на займах приближались к семидесяти миллионам фунтов, а Лондонский банк, который в предыдущем году предоставил компании ссуду в размере ста миллионов фунтов, занимал осторожную позицию. По требованию банка группа аудиторов начала расследование дел компании. Их заключение было убийственным: банковское подразделение, подразделение Йейла, как они утверждали, существовало как внутренний банк, который на конец ноября дал займов на сумму девяносто восемь миллионов долларов компаниям, в которых компания «Уоррэнт, Карлтон и Доувер» имела интересы; перечень этих займов, утверждали аудиторы в особенно жестоких выражениях, состоял из небольшого числа очень крупных займов; далее, утверждали они, имело место серьезное несоответствие между сроками активов и пассивов. Они указали, не выдвигая обвинения на возможность того, что английский закон мог быть нарушен, когда ссуды принадлежавших компании денег, данные зависимым от нее фирмам, были использованы на покупку акций материнской компании. За год, делалось в отчете заключение, чистые убытки компании составили шестьдесят четыре миллиона семьсот тысяч фунтов, что почти в два раза превышало прошлогодние убытки в размере тридцати четырех миллионов двухсот тысяч фунтов.
Хотя в отчете аудиторов подчеркивалось, что нет никаких свидетельств того, что мистер Уоррэнт или кто-либо другой из директоров компании лично обогатился в результате каких-то операций компании, в нем тем не менее отмечалось, что мистеру Уоррэнту была предоставлена внутрифирменная ссуда под недвижимость в размере трехсот пятидесяти тысяч фунтов для приобретения дома в Белгревии.
Лондонский банк оказывал давление на партнеров Йейла, настаивая, чтобы Йейл был освобожден от должности президента до того, как он будет решать вопрос о новых займах компании. Как наиболее известный член совета директоров компании, Йейл стал главным объектом критики. Вначале Йейл отказался от приглашения Романа поехать в Каир, но затем решил поехать.
— Они не владеют мной, — сказал он, имея в виду своих партнеров, аудиторов и банкиров. — Я разбогател не для того, чтобы быть вынужденным проводить рождественские праздники в Лондоне.
Однако, оказавшись в Каире, Йейл оставался взвинченным. Он чувствовал, что его обманули.
— Я должен был продать свои акции год назад. Я хотел тогда получить наличные, но дал себя от этого отговорить. Я стоил миллионы. Они обещали мне, что я буду стоить еще дороже, если сохраню свои акции. Я не должен был их слушать.
Йейл бесконечно говорил о деньгах, о том, какой несправедливой была критика аудиторов, о планах компенсировать свои потери. Он во многом обвинял Джей Джей.
— Если бы не ты и твоя разорительность, я мог бы уйти от дел и жить в роскоши остаток своих дней.
Джей Джей научилась не отвечать на обвинения Йейла, потому что ее ответы, как бы тщательно она ни подбирала слова, приводили Йейла в беспричинную, бешеную ярость. Дело заключалось в том, что Александр Рэймонт содержал ее и оплачивал все ее счета. Хотя он никогда не поднимал на нее руку, Джей Джей начала бояться Йейла, так же как она боялась Сергея, и она задумывалась над тем, что было такое в ней, что вызывало по отношению к ней страсть и одновременно ее бешеного спутника — ярость.
