Рут Харрис - Десятилетия. Богатая и красивая
— Я начинаю думать, что у нас может быть будущее, — сказал однажды Коул во время завтрака в маленьком офисе, который он снимал над магазинчиком на улице Бак. — В конце концов, ты так долго мирился со мной, а я явно нуждаюсь в помощи.
За месяцы, прошедшие после их встречи, Данте начал приводить в некоторый порядок дела Коула, упорядочивая его счета, получение и выплату денег с помощью одного из бухгалтеров Коула, вздохнувшего с облегчением. Он даже нанял адвоката, чтобы привести в порядок дела Коула по патентам на его изобретения.
Начало формироваться нормальное движение наличности, и впервые в жизни Коула, в ее деловой и личной сфере, наметилось нечто, напоминающее стабильность. Все это произошло благодаря Данте, и Коул ценил это и был благодарен Данте за все.
— Коул, ты знаешь, что я всегда хотел делать это. Ты знаешь, как я к тебе отношусь, — сказал Данте. Они были вместе постоянно, не считая того, что Коул по-прежнему содержал свой дом в Кенсингтоне, а в Париже жил в гостинице, а Данте, который уже не жил с Джей Джей на авеню Фош, снял небольшую квартиру на Монмартре. — Давай жить вместе.
— Я не знаю… — с сомнением произнес Коул. Он говорил, что хотел постоянных отношений, но когда Данте выразил это словами, Коул почувствовал, что он опасается. Это будет серьезное обязательство, а Коул всегда избегал обязательств. Для него обязательства означали взросление, а взросление означало старение, потерю свободы, утрату свежести, скуку, отказ от творчества, которое было для него важнее самой жизни. Для Коула обязательство означало конец всего, и он испугался. Он запаниковал и попросил отсрочку. — Мне нужно подумать.
— Мы не становимся моложе, — говорил Данте, все более остро ощущавший возраст.
Данте думал об обязательствах не как о потере, а как о приобретении: стабильности, устойчивости в жизни, безопасности и свободы изменяться рядом с кем-то, кто тоже изменяется. Он был разочарован, что Коул не был, как он, готов объединить их жизни. Но он не хотел заставлять Коула принимать на себя обязательства до тех пор, пока он сам не будет готов к этому. Данте осознавал, что Коул, как и все, кого он хорошо знал, независимо от того, были ли они гомосексуальны или гетеросексуальны, так или иначе были ранимы, чего-то боялись, даже если шрамы были хорошо спрятаны, а страхи незаметны.
— Я все понимаю, но я боюсь… — сказал Коул, тоже отдающий себе отчет в том, что время проходит, — я никогда ни с кем не жил. Я и хочу перемен, и боюсь их панически. — Коул помолчал. — Ты можешь понять?
— Конечно, — ответил Данте.
— Ты не покинешь меня, Данте? — спросил Коул, вдруг заволновавшись. — Только потому, что я не могу сразу сказать «да»?
— Нет, я не покину тебя, — ответил Данте. Он был очень разочарован, но его чувства к Коулу были сильны. Он не мог забыть о них, потому что он не получил того, что хотел, в ту же минуту. — Я не собираюсь уходить.
Коул почувствовал облегчение. Ему не нужно было ничего говорить, выражение его лица само говорило о том, что он чувствовал.
— Ты едешь домой в Тоскану на Рождество? — спросил Коул.
Родители Данте были еще живы, и он был очень к ним привязан.
— Я езжу туда каждый год, — ответил Данте. — Я надеялся, что ты поедешь со мной. — Данте хотел познакомить его со своими родителями. Он никогда этого не делал раньше. Хотя его родители, конечно, знали о его сексуальных предпочтениях, они давно признали их, хотя и с обреченностью.
— Роман Барток пригласил меня поехать с ним в Каир, — сказал Коул, огорченный тем, что ему приходится дважды отказывать Данте. — Я там никогда не был, и мне хочется поехать.
— Значит, на праздники мы не увидимся, — грустно произнес Данте.
— Я уже обещал ему, — сказал Коул. Ему тоже стало грустно при мысли о праздниках без своего любовника. — И я хочу поехать. Меня всегда привлекали египетские мотивы. Я думал, что у меня могут появиться какие-нибудь идеи. Я думал о том, чтобы подготовить египетскую коллекцию… мебели, например, или узоров для тканей.
— Это хорошая мысль, — согласился Данте. Как всегда, Коул поражал своей способностью придумать что-то новое, что-то свежее. Данте позавидовал его творческой способности. Уже было поздно, и Данте выбросил в мусорный контейнер упаковочную бумагу от сэндвичей и разовые стаканчики для кофе. Собираясь уходить, он произнес: — Счастливого Рождества, Коул. Я искренне говорю это.
— Счастливого Рождества, — ответил Коул, и на мгновение ему захотелось сказать Данте, что он отменит поездку в Каир, что он хочет провести праздники с ним. Но он не был готов взять на себя такое обязательство. Он хотел поехать в Каир, и, в конце концов, когда Данте уходил, он сказал ему: — Давай вместе пообедаем в первый же вечер, как вернемся в Париж.
В тот день Данте шел по парижским улицам со счастливой уверенностью, что их отношения вовсе не подошли к концу, а, наоборот, приблизились к новому началу.
В Каире связь, которая началась скандалом, закончилась жестокостью.
Стамбул соединяет в себе черты Востока и Запада, Каир — Ближнего Востока и Африки, Средиземноморья и Нила, культ Изиды здесь переплетается с поклонением Аллаху. Европейцы чувствуют себя в изоляции в каирском многоязычье, в этом шумном и одновременно непроницаемом для посторонних мире. Романа Бартока привлекали и арабское гостеприимство, и жестокость, ореол фатализма, пышные похоронные традиции. Бартоку нравилось вдыхать проникающие повсюду ароматы экзотических специй, свежемолотого кофе и благовоний, получаемых из цветов, специально выращиваемых в садах Фаюмского оазиса. Его интересовало богатое прошлое, плодородие дельты Нила, дающей с помощью ирригационных систем, изобретенных в древности, водяных колес, все еще приводящихся в движение волами, три урожая в год; вызывали любопытство путешествия бедуинов от оазиса к оазису, нищие, демонстрирующие свои уродства в надежде получить мелкую монету. Роман даже имел квартиру в Каире. Расположенная на верхнем этаже в бывшем королевском дворце между Британским посольством и мостом Эль Тахрир, квартира Романа выходила окнами на Нил, где фелуки, арабские лодки с экзотическими тонкими треугольными парусами, сновали по коричневым водам реки, образуя столь же плотный транспортный поток, как и людской, движущийся по улицам и переулкам самого Каира. На противоположном берегу были видны густые зеленые тахрирские сады.
— В Египте нет ничего нового, — говорил Роман. — Искусство, наука, архитектура — у египтян все было, или они это изобрели. Они все уже видели. Египет — это единственное место, где я чувствую себя таким, как все. И я хочу быть обычным, никаким, одним из многих!
