Оливия Голдсмит - Опоздавшая
Когда она вышла из мансарды Перри, то сначала решила пойти в гостиницу «Ройалтон», подождать и посмотреть, что случится дальше. Но ярость взяла верх над оцепенением, и она передумала. Карен велела таксисту ехать на Вест-Сайд и когда вошла в свою квартиру, то так хлопнула дверью, что задрожали стены.
На столе стояла огромная ваза с лилиями. Как загипнотизарованная, Карен направилась к вазе; аромат цветов был так силен, что, когда она подошла к ней, ей стало почти дурно. Лепестки лилий напоминали бледное золото. Карен коснулась мягкого лепестка, напоминавшего на ощупь кожу ребенка. Там, в больнице на Марианах, сейчас была малышка.
На столе лежала визитная карточка с инициалами Билла, но Карен даже не взглянула на нее. Она подошла к телефону и вызвала машину.
— Мне нужно послать цветы в родильное отделение больницы «Докторз».
Затем она достала карточку, написала на ней адрес Синди и добавила несколько слов: «Ты правильно сделала. Все твои счета будут оплачены. С любовью к тебе и твоему сыну, Карен». Она вызвала портье и велела взять цветы. Затем она повернулась к картине, висящей на стене.
Карен взяла любимый нож Эрнесты и полоснула им по картине раз пять или шесть. Она знала, что если хочешь, чтобы все было честно, то надо начинать с себя. Больше никаких компромиссов. Джефри не мог писать. Может быть, когда-то в прошлом у него и были чутье и немного таланта, но теперь от этого ничего не осталось. Талант был у Перри.
Картина превратилась в лоскуты, но это было только началом. Карен направилась в комнату Джефри и открыла его шкаф. Она выкинула наружу его вещи: шерстяные свитера, джемперы, костюмы и пальто. Все это она растерзала, порезав на куски, и превратила в кучу тряпья. Оторванные пуговицы с треском разлетались по комнате. Было впечатление, что идет перестрелка и пули рикошетят от пола. А ведь она так обожала нарядную одежду и вот теперь сама же и уничтожает ее.
Сначала она не знала, как поступить с обувью — может быть, обрезать шнурки? Нет, этого недостаточно. Она додумалась бросить ее в ванну, наполненную водой. В воду полетели туфли и ботинки — самая дорогая и роскошная обувь. Карен смотрела, как ботинки сначала плыли по поверхности, а затем, намокнув, опустились под воду.
Галстуки она перерезала ножницами. Результат — зубчатые хвосты — ей понравился. Может быть, она создаст новую модель галстуков? Затем она открыла ящик комода, где в отдельных коробках хранились десятки накрахмаленных рубашек Джефри. Он особенно любил рубашки. Ножницы сгодились и здесь. У некоторых рубашек она отрезала рукава, у других — воротник или манжеты. Через десять минут у нее было столько воротничков и манжет, что она могла бы одеть в них целую команду плейбоев. Кажется, у них еще были эти идиотские рестораны, где девицы в купальниках напяливали на себя воротнички и манжеты. Карен оглядела комнату. Та напоминала поле боя, покрытое растерзанными телами одежды. У нее мелькнула мысль, а не сжечь ли это все; но нет, она еще не настолько обезумела, чтобы устроить пожар.
Вместо этого она направилась на кухню и достала бутылку с отбеливателем, хранившуюся у Эрнесты. Карен полила груду остатков одежды этой жидкостью. Было интересно наблюдать, как на тканях появлялись причудливые пятна, напоминавшие цветы или облака. Теперь Джефри и Лиза могут сыграть в новую игру: угадай-ка, на что похоже то или иное пятно.
Зазвонил телефон, но Карен не обратила на него внимания. Кто бы это мог быть? Может, это Джефри хочет просить прощения, или это Лиза? Что она может ей сказать? Или это звонит какая-нибудь беременная женщина, чтобы окончательно добить ее уже разбитое сердце? На автоответчике осталось сообщение. Карен прослушала его. Это был голос Билла. Карен слегка улыбнулась. Если он говорил сам, а не поручил секретарше, то это было действительно важно. «Карен, это Билл. Произошло какое-то недоразумение. Надо выяснить. Я не могу понять, в чем дело. Я думаю — ты тоже. Я буду в…». Карен выключила аппарат. Она-то знала, где он.
Теперь Карен занялась верхним ящиком комода. В нем лежали аккуратно свернутые в клубочки носки Джефри. С ними было легко расправиться: она выбросила их в окно. Боже мой, у него было пятьдесят пар носков. Затем Карен открыла коробку с драгоценностями. В ней лежали булавки с сапфирами и запонки, которые она сама же ему и подарила. Они соответствовали цвету его глаз. У Карен глаза наполнились слезами. Но это ее не остановило. Она направилась на кухню и взяла оттуда молоток и разделочную доску. Вернувшись в спальню, она положила доску на крышку комода, высыпала на нее прекрасные сапфиры и превратила их в пыль — пыль, стоимостью в восемнадцать тысяч долларов. Эта расправа удовлетворила Карен меньше, чем если бы на месте сапфиров были настоящие глаза Джефри, но все-таки это было неплохо. Она продолжала разбивать в пыль оставшиеся драгоценности, пока не выбилась из сил.
Действительно, Карен почувствовала невероятную усталость; она подумала, что никогда в жизни так не уставала. Ей казалось, что она не может сдвинуться с места, но все-таки ей удалось добраться через груду растерзанных вещей до спальни для гостей. Там она рухнула на постель.
Ее брак, ее дом, ее семья потерпели крах. Все казалось таким безнадежно фальшивым и глупым. Разве Дефина не предупреждала ее заранее? Но какая женщина могла бы уследить за всем происходящим? Может быть, Джефри когда-то и любил ее, но если это чувство и оставалось у него, то оно было смешано со злобой. Она даже не подозревала об этом. А кто может объяснить, что чувствует Лиза? Одно было ясно — Лиза отнюдь не испытывала к ней сестринской любви и уважения.
Дальше. У нее была возможность сделать карьеру, создавая дорогие наряды для женщин, в которых те не нуждались, насаждая рабский труд, завоевать «достойное» место в мире моды, деньги, славу, закрыв глаза на все, что вне моды, на то, за счет чего это достигнуто. Но разве за это она боролась? Вся эта суета, работа, путешествия — все свелось к тому, чтобы продать Биллу свое предприятие и обеспечить себе пенсионный фонд ценой того, что на каждой тряпке, произведенной Norm Со, будет стоять ее имя.
Карен лежала неподвижно, настолько подавленная, что не могла пошевельнуться, не могла даже думать о будущем. До сих пор она всегда планировала будущее, знала свой следующий шаг в схеме жизни: выйти замуж за Джефри, выкупить квартиру, создать производство, завести ребенка, найти родную мать, продать свою компанию. Ее внимание всегда было сконцентрировано на следующем шаге, на достижении или приобретении чего-либо.
Теперь ничего не оставалось. Она прожила половину своей жизни, и все кончилось — и замыслы, и энергия, и любовь.
