Эдвина Марк - Юная грешница

Мы шли темным вечером, держась за руки. Там, где кончалась площадка для автомобилей и начиналась улица, нам пришлось отстраниться. Я взглянула на часы. Это казалось невероятным, но прошло всего полтора часа.

Я посмотрела на Джо, стоящего в тусклом свете уличного фонаря. Его лицо казалось гладким и молодым. Даже в полутьме я видела, какие голубые у него глаза. Зверь, который постоянно грыз его внутренности, боль, жившая в нем все время, сейчас отсутствовали.

На секунду меня охватила гордость, что именно я сделала это для него. И неважно, что я сделала, неважно, как я перевернула всю его жизнь, по крайней мере, я подарила ему этот вечер. И никто не сможет отнять его у Джо.

Когда он говорил, его голос словно поскрипывал в темноте, и было странно слышать слова, произносимые до этого только во время объятий. Слова Джо имели странную силу. Думаю, из-за того, что мы не касались друг друга, стояли на расстоянии примерно в фут и были готовы разбежаться в любой момент, если кто-то появился бы на пустынной улице.

— Ты права, — сказал Джо. — Я очень люблю тебя. Ничто не может изменить этого. Я скажу тебе: я ждал тебя всю жизнь. Ты не незнакомка, не чужая мне. Я мечтал о тебе с тех пор, как помню себя, мой маленький демон-соблазнитель, восторг темноты.

Он почти не видел меня и говорил тихим, почти умиротворенным голосом в свете уличного фонаря. Казалось, выстроенные рядами машины позади него, тоже прислушивались.

— Так все и должно было быть. Ты должна была прийти. Как я могу относиться к тому, что ты принесла мне? Я должен умереть — ты понимаешь это, милая Джоан — я должен умереть. Рано или поздно все мы должны умереть. Я не могу жить без тебя. Не сейчас, когда мы наконец нашли друг друга.

Джо замолчал, смущенный собственными словами, и что-то во мне потянулось к нему, что-то радостное, гордое, полное пламенного восторга.

— Боже! — произнес он. — Боже! А вдруг это сработает? Безумно, но довольно просто. Джо медленно потер свой лоб.

— Я должен все обдумать, — его голос был едва слышен.

— Хорошо, — мы наконец отошли друг от друга на два фута. — Позвони, когда решишь.

— Позвони мне сама завтра.

— Ладно, — согласилась я. — После половины шестого.

Я знала, что пора уходить, но не хотела двигаться с места. В нашем тихом разговоре таилась какая-то магия.

— Спокойной ночи, дорогая.

— Спокойной ночи, — отозвалась я. — Я люблю тебя.

— Доброй ночи, милый дьяволенок, — Джо сказал это с такой любовью, что я едва не расплакалась.

— Давай больше не будем говорить, — я боялась разрыдаться прямо здесь, на пустынной улице. — Кто-нибудь может шляться неподалеку.

Джо повернулся и направился к своей машине. Я смотрела ему вслед и не успела остановить себя. Мой голос приглушенно прозвучал в тишине над тротуаром.

— Я люблю тебя, — крикнула я. Джо обернулся, улыбнулся и помахал мне рукой. Когда он пошел дальше, его спина стала прямее.

Я повернулась и пошла домой. Оставались еще в моем плане кое-какие свободные концы, которые мне требовалось связать. Я знала, что все лежит на мне, что все приготовления являются моей обязанностью, иначе Джо запаникует.

Только бы он решился. Я чувствовала, что это произойдет, но должна была ждать до завтра. Завтра все выяснится.

Обдумывая свои слова, я открыла в себе не очень приятную черту. Я очень любила Джо, но если он отступит, между нами все будет кончено. Я знала, что тогда возненавижу его.

До солнечного света и радостного смеха оставались две недели.

Если он скажет «да». Если мы сохраним свои головы. Если нам улыбнется удача, хотя бы чуть-чуть. Если Джо любит меня.

Я продолжала шагать. Придется попотеть. Больше я ничего не могла сделать.

Глава 4

Я пришла домой довольно усталая и сразу направилась в свою комнату. Уснула я мгновенно и так же мгновенно проснулась в четыре часа утра. Мне было совершенно ясно, что уснуть снова не удастся, поэтому я надела халат и спустилась в кухню.

Там я приготовила себе одно из своих особых кушаний (расплавленный сыр, ветчина и томатный соус) и вернулась к себе с этим сэндвичем и стаканом молока. Приходилось тщательно соблюдать тишину, поскольку ничто так быстро не выводит из себя Эллиота, как ночные походы к холодильнику. По его словам, это был чертовский непорядок. Он не сомневался, что именно от этого заводятся тараканы.

Я не хотела злить Эллиота в течение нескольких дней. Мне нужно было, чтобы он любил меня перед тем, как я исчезну. Любил на десять тысяч долларов.

Я прошла в свою комнату и устроилась с брошюркой «Супружеская гигиена».

Я читала до семи часов, потом спустилась к завтраку. Мне не хотелось встречаться с Эллиотом. Я слышала, как он пришел вчера домой минут через двадцать после меня. Отчим был слегка навеселе и, думаю, голоден. Он никогда не ел много на своих «банкетах».

Белла еще не спала — она никогда не ложилась, когда хозяин задерживался и ждала его. Они были созданы друг для друга. Белла симпатизировала ему (кроме тех случаев, когда он ругал ее обеды) и в глубине души, я уверена, считала, что гораздо больше подходила на роль жены Эллиота, чем бедная мама. Фактически, она так и сказала маме полгода назад, спокойно и мерзко, после стычки по поводу разбитой чашки. Случилось так, что чашка оказалась последней из сервиза, доставшегося маме по наследству от ее матери. Мама расплакалась.

Я услышала весь разговор поскольку только вернулась из школы.

— О, Белла! Последняя чашка, — сказала мама странно взволнованным голосом. — Все уже разбились. Эта последняя, Белла, и я никогда не смогу ее склеить.

— Почему бы вам не встать с пола, — отозвалась Белла, и что-то жестокое в ее голосе заставило меня приоткрыть кухонную дверь и заглянуть в образовавшуюся щель. Мама ползала по полу и близоруко щурилась. Ее бедный худой зад нелепо торчал вверх. Она собирала осколки чашки и немного порезала левую руку. Белла стояла над ней с раскрасневшимся лицом и с глазами, горящими триумфом.

— Я уверена, это не моя вина, мадам. Вам не нужно здесь ползать. Мистер Палма может прийти в любой момент. Помните, он обещал вернуться сегодня пораньше.

— Может, я найду их все, — пробормотала мама, продолжая ползать. — Белла, пожалуйста, помогите мне.

— У меня много других дел, — ответила горничная. — Встаньте, мадам. Это всего лишь чашка.

— Всего лишь чашка, — повторила мама тоном, который я от нее никогда не слышала, повернулась и села на полу, посеревшая, изнуренная, но злая, как дьявол. Ее глаза за толстыми линзами очков сверкали яростью. — Вы разбили ее, мисс. До меня она принадлежала моей матери, и я точно помню, как велела вам никогда не прикасаться к ней. Действительно, всего лишь чашка!

— Вещь как вещь, — сказала Белла. — Я должна приготовить обед мистеру Палма. Если вам это безразлично, мадам, дело ваше.

Мама поднялась, немного запыхавшись, посмотрела на свои тапочки и мягко произнесла:

— Вы… вы уволены, Белла. Та хрипло рассмеялась.

— Соберите ваши вещи и убирайтесь. Я дам вам рекомендательное письмо.

— Рекомендательное письмо! — воскликнула Белла. — Меня нанял мистер Палма. Думаю, он меня и должен увольнять. Если захочет. — Ее лицо, обычно бледное, стало кирпичного цвета. — Если хотите знать, мадам, — заявила она высоким голосом, — еще надо выяснить, кто останется здесь, а кто уйдет.

В этот момент вернулся домой Эллиот. Он услышал громкий голос Беллы на кухне и направился прямо туда. Я бросилась прочь с его дороги, но отчим даже не заметил меня, так он разозлился. Эллиот ненавидел шум, кроме тех случаев, когда сам производил его.

— Что вы кричите? — спросил он, царственно встав перед двумя женщинами и сложив руки на груди.

— Просто я уволила Беллу, — ответила мама. Она еще дрожала от ярости, но посмотрела на мужа изучающе.

— Ты? Могу я спросить, почему? Белла шмыгнула носом в тишине, и мама пояснила:

— Она была отвратительно груба.

— Белла? Не может быть.

— Может, Эллиот.

Белла презрительно кашлянула, но ничего не сказала.

— Как именно она нагрубила? Мама указала на чашку.

— Она разбила последнюю чашку мамы и даже не помогла мне собрать осколки.

— Я хотела выбросить их, — коротко заявила Белла. — Но я не могу ползать по полу и собирать осколки, как мадам. Некоторые вещи бессмысленны.

— Понятно, — сказал Эллиот. — В общем, Грейс, это ведь всего лишь вещь. (Если бы вы видели его, когда он сожалел о какой-нибудь потере, вы бы поняли, какой это лицемер.) Если это все, думаю, мы будем великодушны и простим Беллу.

— Но это не все, — возразила мама.

— Что еще?

Но мама не могла ничего сказать. Наблюдая за лицом Беллы через приоткрытую дверь, я увидела на нем подлый триумф. Мама только развела руками в безнадежном жесте, ставшим для нее привычным, и молчала.