Игорь Соколов - Фея
– Я не корова, чтоб просто есть траву, и давать людям молоко вместе со своим мясом, – обиделся Петров.
– Ну, не знаю, – смутился я, пытаясь разобраться в его странных переживаниях, – я тоже страдал, пока не встретил Фею!
– Ах, ах, ах, – уже иронично сверкнул глазами Петров, – а вы, оказывается, умеете из жизни выделывать для себя всякие сказки.
– Да, причем здесь сказки, – возмутился я, – просто я ее полюбил, вот и все.
– Ох, уж эти чувства, – изменился в лице Петров, – неужели вы никак не повзрослеете?! Поверьте, что рано или поздно, но вам откроется обман, вот тогда-то вы и будете безумно наказаны сами собой. За свою самонадеянность и самовлюбленность!!! И вообще любовь – это прошлое, в котором нет ничего, кроме бесконечного воспоминания о твоей же несчастной влюбленности, которая как картина на стене висит одна и только ждет твоего восхищения!
– А, может, она ждет нашей жалости? – спросил я его.
Петров усмехнулся и, похлопав меня по плечу, быстро завязал тесемки на своей папке и вышел из квартиры, оставив после себя чувство тоски и еще какой-то нарождающейся тревоги.
Конечно, эта тоска была во мне раньше, но сейчас Петров усилил ее своим мучительным вопросом о смысле, который он нигде и никак не находит…
А пока что Фея спала, Аристотель грелся около ее ног, я тихо бродил между строчек Евангелия от Фомы, раскрытого Феей час назад… на столе… Как я понял, это было очень необычное Евангелие… Написанное скорее поэтом, чем священником и жрецом.
«Эти тайные слова, которые сказал Иисус живой и которые записал Дидим Иуда Фома. И он сказал: Тот, кто обретает истолкование этих слов, не вкусит смерти…»
Боже мой, какая прекрасная, просто ошеломляющая музыка восхищения! Познавший Фею – постигнувший Тайну, разве я когда-нибудь умру вместе с ней?! – Нет, мы просто скинем прах… Тончайший саван Смерти и к высшей правде улетим!
«Иисус сказал: Пусть тот, кто ищет, не перестает искать до тех пор, пока не найдет, и, когда он найдет, он будет потрясен, и, если он потрясен, он будет удивлен, и он будет царствовать над всем».
Это аксиома любви… мужчине нужна женщина, и он будет ее искать до тех пор, пока не найдет, и только после этого он может царствовать. Именно поэтому те, кто подобно Темдерякову не нашли в этой своей жизни своей драгоценной половинки, влачат жалкое существование, заливая свою никчемную тоску вином забвения и пустоты…
«Иисус сказал: Если те, которые ведут вас, говорят вам: Смотрите, Царствие в небе! – тогда птицы небесные опередят вас. Если они говорят вам, что оно – в море, тогда рыбы опередят вас. Но Царствие внутри вас и вне вас». Так Фея внутри меня и вне меня. Так Жизнь и Смерть во всяком человеке заключены одновременно… Так всякое желание и мечта рождается и исчезает снова… И все-таки смутный след ее везде живет!..
«Когда вы познаете себя, тогда вы будете познаны и вы узнаете, что вы дети Отца живого. Если же вы не познаете себя, тогда вы в бедности, и вы – бедность…»
Я познал себя через Фею, через ее живые уста, я внял твоему Божьему откровению, ибо увидел я в ее образе твое подобие, и оно открыло меня.
Оно вознесло меня над миром хотя бы в мыслях, но и это было уже достаточно, чтобы осознать младенческий смысл всякой святости…
В дыханье нищего рассудка свободу вечную узнать. И опять перед глазами всплыл образ пьяного Темдерякова.
Ведь это он живет в бедности, и он – сама бедность. Он жил рядом с Феей, он имел ее как женщину, и все равно остался нищ, остался жалок и слеп…
Неужели Бог и его неведенье не посылал ему знаки.
Не добирался до его ушей в темноте таинственным шепотом, не заставлял глядеть на мир влюбленными глазами и растворяться в звездной тишине.
Иль разум его узок, как у болящего зверя. И Божее доверье ни к чему не приведет его и не откроет двери. И будет лишь с тоской идти во тьму?!
Евангелие от Фомы каким-то странным образом перекрестилось со всеми моими чувствами, и теперь я жадно размышлял над тем, как будет в нем рождаться моя память. И моя предыдущая память по тому миру, которым я раньше уже был.
Фея проснулась, и я снова глубоко проникаю в нее…
Все осталось позади. Одна лишь мучительная и все захватывающая Святость.
Страшнее и притягательней самой Смерти. Как белый туман ее ощущения пронзали мои глаза током одного исчезновения…
Исчезновение, объятое Любовью, должно быть сладким уже в последний миг, когда… из тела ткут дыханье ветра…
Ведь тело – сосуд… оно разобьется. И только Дума возвышенная им, замолвит о нас с тобой, Фея…
Свое последнее слово.
Ложь из правды, как правда из лжи.
Фея так страстно целует меня, что я чувствую, как ей хочется жить… Я как желание жизни в ней пробуждаю безумие. И страх превратить в тени ада наши влюбленные души.
Я пишу стихи или даже они рождаются во мне, когда я обладаю своей любимой женщиной.
Впустившей меня в себя как в странный приют блаженной неги и печального забвения.
Так иногда в лесу я забывался надолго и сидел под какой-нибудь сосной и с наслаждением шевелил спокойные травы, беря на руки доверчивых насекомых и отпуская их обратно к себе. День пролетает, как сказка, и я очень боюсь, что она кончится, и я с тревогой прощаюсь с Феей, уходя на работу… Невольная тоска делает из меня сомнамбулу…
Я спасаю людей, но спасаю бесчувственно…
Даже старушка, в вену которой мы с полночи до утра вкололи более тридцати уколов лазикса, через одну иглу, ее радость по поводу спасенной жизни и почти пропавшему отеку легких, не вынесли меня из моего призрачного царства, где я до сих пор обладал моей Феей.
И моя учеба, моя проклятая учеба уже давила ярмом, ибо я каждую минуту боялся за нее, ощущая в своих воображаемых картинках несчастного Темдерякова, который всю прошедшую ночь бродил под моими окнами и вглядывался в их черные стекла, пытаясь разглядеть знакомые до обморока очертания Феи.
Возможно, что он никогда никого и не любил, но сейчас он был одинок, и это приводило его в бешенство, потому что до такого умопомрачения его безропотная и во всем покорная ему Фея заботилась о нем и жалела его, а сейчас у него был только он сам. Словно мы поменялись с ним местами.
Однако, по моим внутренним убеждениям, он заслуживал это за все свое прошлое скотство…
И хотя мне его немного было жаль, все-таки я более презирал и ненавидел его.
Впрочем, одновременно с этим я испытывал стыд, поскольку осознавал, что мне удобнее его презирать, ибо это я забрал к себе тайком и как-то подло его законную жену. И пусть она сама прибилась ко мне, как в страшную бурю к законному острову.
