Дмитрий Барчук - Майдан для двоих. Семейная сага
— Мама, мамочка, прости меня! — я разрыдался и упал перед ней на колени.
Она сидела на стуле, гладила меня по голове узкой ладошкой и приговаривала:
— За что мне тебя прощать, сынок? Жизнь так сложилась. В молодости мы все максималисты, видим родительские ошибки и строго спрашиваем за них, а проходит время, и сами теряем голову, такого накуролесим, что расплачиваемся потом всю жизнь. Увы, но в области чувств ни мужчины, ни женщины сами себе не хозяева, они играют пьесу, написанную провидением. В ней может быть много актов, но финал всегда один, — удручённо произнесла актриса.
— Почему вы расстались с отцом? — набравшись смелости, задал я самый сокровенный вопрос.
Мать встала, выпрямилась, достала из секретера пачку сигарет, подошла к окну и закурила.
— Помнишь, как нас с тобой захватили в заложники?
Я отрицательно покачал головой.
— Ну как же? Мы ещё целый день сидели в тёмном и холодном подвале. Тебе же было почти семь лет. Ты должен помнить!
— Нет, мама, я ничего не помню. Но похожие кошмары мне до сих пор снятся по ночам. И я подсознательно боюсь темноты и подвалов.
— Может, оно и к лучшему, что ты забыл весь этот ужас. Твой отец нас нашёл. Он пришёл один, с ружьём, и хладнокровно расстрелял похитителей. Прошло уже столько лет, но я, как сейчас, вижу его глаза. Это был нечеловеческий взгляд. Со мной случилась истерика. Он накачал меня успокоительными средствами и первым рейсом отправил к матери в Одессу, транзитом через Москву. Нервный срыв у меня перешёл в глубокую депрессию. Я далее лежала в лечебнице для душевнобольных. Он прилетал, но я не могла его видеть. А потом встретила молодого моряка. Саша ещё учился в мореходном училище. Ходил на все мои спектакли и всегда дарил огромные букеты белых роз. И я не устояла. Володя на развод согласился сразу, но отдать тебя — ни за что. Я пробовала судиться, но силы были не равны. Я — гражданка Украины, вы — россияне. Тем более, твой дед — видный юрист, с большими связями.
Она нервно затушила окурок в пепельнице.
— А теперь вот и ты влюбился. И как водится у вас, Козаков, с надрывом, вразнос! Ты уже третий из этого рода приезжаешь на Украину за женой. Смотри, твоим предшественникам это больно аукнулось. Тем более, как я поняла из твоего рассказа, Катя — ещё та штучка! Но я ни в коем случае не собираюсь тебя отговаривать, переубеждать. Знаю, что занятие это бесполезное. В любви мы учимся только на своих ошибках, и то не всегда.
Хлопнула калитка. Но собака на привязи молчала.
— Это Гаврик. Из школы пришёл. Что-то рано, — всплеснула руками мать, ожидая и боясь первой встречи своих сыновей.
Но её страхи оказались напрасными. В комнату ворвался разрумянившийся от бега, крепко сбитый, коренастый подросток. Невысокий, темноволосый, с носом-картошкой, но нашими, бархатными, глазами.
— Гаврила! — протянул мне ладонь с растопыренными пальцами.
— Данила, — представился я столь же церемонно и пожал руку брата.
Мать с умилением смотрела на нас:
— Какие вы разные. Но как похожи!
От проявления дальнейших эмоций её воздержал вопрос проголодавшегося школьника.
— Ma, а что у нас на обед? А то я на физре так набегался, что корову проглочу.
— Иди мой руки, Робин Бобин. На первое — борщ, на второе — тефтели с овощами.
— Фу, опять овощи. Лучше бы пюре из картошки сделала.
— Ешь, что дают. Вот мы завтра с Данилой поедем в Киев, будешь перед бабушкой выбрыкивать, а передо мной не надо, — строго сказала мама.
— Я тоже хочу в Киев, — заканючил брат.
Я с удивлением посмотрел на мать.
— Вы…, то есть ты, — со мной?..
— А ты что думал, я тебя одного через пол воюющей страны отпущу? Да тебя с российским паспортом СБУ сразу арестует, только сунешься на вокзал или в аэропорт. Я тебе оформила приглашение, я за тебя и в ответе.
— И что же делать?
— На машине поедем, — твёрдо решила мать. — Правда, из меня ещё тот водитель. Но права есть. С божьей помощью доберёмся. Мне тоже интересно посмотреть на твою избранницу!
Против такого аргумента возражать было бесполезно.
— Я неплохо вожу. Могу подменить. И права у меня с собой.
— Вот и договорились. Завтра с утра и поедем.
— Данила, а ты футбол любишь? — спросил меня Гаврик, допивая компот.
— Конечно. Я даже в прошлом году в Праге был на розыгрыше Суперкубка УЕФА. Когда «Бавария» по пенальти обыграла «Челси».
— Ух ты! — выдохнул от зависти подросток. — А на чемпионат Европы к нам не ездил?
— Только на некоторые матчи в Донецк. А ты что спрашиваешь: киевское «Динамо» к вам приехало?
— Нет. Харьковский «Металлист». Но игра будет жаркой. Давай сходим?
— Я не против. Если мама отпустит.
Она лучезарно улыбнулась и согласно кивнула.
Мой брат оказался совсем не простым школяром. Едва мы вышли со двора и помахали провожавшей нас матери, домашняя маска мигом слетела с его лица, и передо мной предстал во всей красе юный агитатор-антифашист.
— Ты что, всерьёз подумал, что мы пойдём на футбол? Это отмазка для маман. Сейчас в Одессе такое творится! Решается судьба Новороссии. Или мы объявим свою республику, как в Крыму и на Донбассе, и останемся частью русского мира, или нас нагнут бандеровцы и установят здесь свои фашистские порядки.
Он достал из кармана ветровки две георгиевские ленточки, одну прикрепил булавкой себе на грудь, а другую отдал мне.
— Вчера одна провокаторша из нацистов сожгла на Вечном огне две такие же. Они называют нас колорадами, по расцветке огородных вредителей. А для нас это память о Великой Отечественной войне и символ сопротивления неофашизму.
Я тоже пристегнул знак отличия на лацкан пиджака и поинтересовался:
— Так куда же мы всё-таки идём?
— Как куда? — удивился Гаврик. — На Куликово поле. Там наш одесский «Антимайдан». Сегодня будет митинг антифашистов. Все одесские патриоты соберутся. Поступила информация, что «правосеки» готовят провокацию. Под видом футбольных фанатов из Харькова к нам понаехали радикалы со всей Украины. Только вчера из Киева пятнадцать автобусов с евромайданщиками пришло. Боятся Дня Победы!
В центре большинство улиц было оцеплено милицией и перекрыто для движения транспорта. На одном из перекрёстков собралась толпа.
— Наши! — с гордостью произнёс брат и потащил меня в гущу.
Он пользовался здесь авторитетом. Солидные мужики здоровались с ним, как с равным. А молодёжь даже подчинялась его приказам.
— Привет, Гаврош! Как дела, Гаврош? Зададим фашистам жару, Гаврош? — слышалось с разных сторон.
