Ирина Щеглова - Не жена
На островке чай и философские разговоры.
Сашин шеф рассуждает:
— Да ладно тебе! Ты говоришь — мир прекрасен! Мы все так говорим. Но никто не задумывается над тем, что это «прекрасен» только для нас — людей. Что значит «прекрасен» для тысяч других существ?
Что такое красота вообще? Может быть, только то, что воспринимает хрусталик человеческого глаза, причем только отражение, понимаешь? Если вдуматься, что мы знаем об истинном положении вещей? О самих так называемых вещах? Мы их постигаем с помощью приспособлений наших тел. Мозг получает информацию в виде сигналов — импульсов. Их великое множество. Мозг эти сигналы непрестанно обрабатывает и создает самому себе ту реальность, которую он способен создать, исходя из инструментов, каковыми он обладает. Луч света, отразившись от скалы, дерева, моря, попадает в человеческий глаз, неся некую информацию, потом все это обрабатывается в мозгу, да еще, насколько я помню из школьного курса физики, в перевернутом виде… Посуди сам, что мы видим и тот ли это мир?
Саша терпеливо слушает. Делать все равно нечего, он поддерживает небольшой костерок, вкусно покуривает, запивая дым чаем. Шеф разглагольствует. Женщины ушли на берег за дровами. Тишина и сырость, блаженное безделье.
Говорит он медленно, потому что ему лениво, но он, видимо, только что сделал для себя открытие и хочет им поделиться.
— …допустим, стрекоза, она ведь тоже постигает мир, но он для нее совсем другой; и лягушка, и змея…
Саша кивает.
— Да, это наш глаз разбивает луч света на радугу и таким образом воспринимает предметы — при помощи отраженного света-цвета. Но что такое цвет для собаки? Или той же змеи?
— Угу-угу, — соглашается Саша.
— Так мы же еще пытаемся расшифровать этот мир, по сути, не зная и не понимая его. Мы всегда видим, осознаем, ощущаем лишь его производную. В лучшем случае — первую. Когда сознание не замутнено. То есть я наблюдаю только при помощи органов чувств.
— Город — он высасывает, — неожиданно комментирует Саша, — а здесь хорошо!
Ветер расталкивает тучи, в просветы протискивается недовольное солнце. Миша звонит в колокол — обед. Вода в реке спала, обнажив дно. В столовке нас мало. Часть народа еще с утра отправилась в поселок, часть — на водопады. Экономистка в коротком розовом халате подсаживается к Советскому:
— Скажите, Валера, когда будет хорошая погода?
— Откуда я знаю! — Валера сегодня угрюм.
— Как?! — она широко распахивает глаза, хлопает накрашенными ресницами. — Вы же директор!
— Но я не Господь Бог, — довольно грубо обрывает ее Советский.
Женщина встряхивает обесцвеченными волосами, ложится грудью на стол и говорит с придыханием:
— Как жаль!
Валера вскакивает и уходит.
На пустом пляже стоят девочка и старушка. Девочка ждет старшую сестру из поселка, бабушка — внучку с водопадов. Шторм разбил и вышвырнул на берег плот, построенный одиноким москвичом. Притихшее море лениво лижет обломки.
К ужину народ возвращается. Старушка пытается журить внучку, у нее не получается. Бабушка хлопочет вокруг девушки, спрашивает, не обгорела ли она, не устала ли? И — как же, без обеда?
Нет только медсестры Эли и москвича.
Густой серый сумерек сполз по склону, запутался в древесных стволах, укрыл палатки, затопил ущелье. Тихо. Мир дышит и живет независимо от нас — людей. Прибежала по веткам проснувшаяся соня, нырнула в пакет, достала кусок хлеба, шуршат мыши. Мы подкладываем им еду, чтобы не грызли наши вещи. Глухо падают с листьев редкие тяжелые капли прошедшего дождя. Воздух пропитан морем, звуки плывут медленно и широко, вместе с сумраком, вокруг нас, сквозь нас… Помимо нас…
Где-то послышался человеческий голос. Звук сорвался и сразу исчез. И еще голоса — вверх по склону, зашевелились, нарушили.
По тропинке поднялись Валерины мальчишки.
— Так, в море далеко не заплывать! — Они запыхались, но тон начальственный.
— А что случилось? — я шевелю языком, как рыба… хотя у рыб нет никакого языка… ну, хорошо, я шевелю языком, как рыба, если бы у нее был язык.
— Девочка утонула, девятнадцать лет, — загомонили разом.
— Стоп, погодите, какая девочка?
— Наша девочка! Сегодня… Высокая такая…
— Так, не тараторьте, по очереди, — остановила их Лена. — Говорите по одному. Итак, что случилось?
— Это правда. Сегодня девочка утонула.
— Ничего не понимаю! — Раздражение от нелепого слуха поднялось, вспучилось в моей голове и размазало такие стройные, такие медленные и большие мысли. — Кто вам сказал эту чушь?! Сегодня никто не тонул.
Они растерялись.
— Да нет же. Мы не врем. Только сейчас Элю встретили. Она сказала.
— Что сказала? — набросилась на них Лена.
— Ну, что эта девочка заплыла далеко, а Эля ее спасала. Искусственное дыхание делала… Но не спасла. — Мальчишки замолчали.
— Бред, бред, — все твердила Лена.
— Я все узнаю… — пообещал я. — Дискотеки сегодня не будет, конечно…
И все, словно не было ничего. Тишина и сырость, мокрые стволы сосны и кизила, ночь.
Из столовки слышны голоса, обрывки, ругаются… понятно.
Заглянули к «дикарям». Странно, почему здесь всегда словно в другом месте и в другое время? Как они ухитрились притащить кусочек средней полосы? Все свое ношу с собой? Звезд на острове не видно, моря не слышно и сыро всегда. Только это субъективно, конечно.
Жена нервничает. Она рассказала о случившемся Саше и его «дикарям» и поняла, что их это не касается. Совсем. Как если бы новости по телевизору, мельком.
Потом жаловалась мне:
— Они меня не слушали. Боже мой! А ведь это же правильно! Ничего лишнего. Никаких посторонних раздражителей. Только то, что касается меня и моих близких. Иначе — смерть! Тьфу, тьфу, тьфу! Слава богу, что не с нами! И еще Татьяна попросила, чтоб я ее маме не говорила, а то давление…
Татьяной зовут жену Сашиного шефа. Она беспокоится о своей матери. Она не хочет думать о смерти.
А смерть — вот она. Мы сидим у костерка, говорим негромко, пьем чай, а где-то в мертвецкой лежит длинное холодное тело девушки, которая была жива несколько часов назад. Как? Почему?
Но мне не у кого спросить об этом.
В конце концов, почему бы просто о ней не забыть?
Мы засиделись и отправились спать далеко за полночь.
Естественно, проспали завтрак.
Ввалились в столовку, опухшие от сна. На столах стаканы с темной жидкостью. «Вино» — понимаю.
— Проспали? — елейным голосом спрашивает Валерина сестра, сегодня ее смена.
— Не пойму, что с будильником, — оправдывается Лена. Я все еще не до конца проснулся и потому ошарашенно смотрю по сторонам.
