Татьяна Туринская - Спроси у зеркала
— Да, вот еще что. Деточка, я забыла уточнить один момент: в вашей жизни должен быть только один мужчина, мой сын. Это не пожизненный приговор. Если в вашей жизни появится другой мужчина, наш договор просто-напросто будет расторгнут, но никаких штрафных санкций за этим не последует. То есть вы вправе прервать договор в любой момент. Но вот уж на что у вас не будет права — так это на обман. Если окажется, что, кроме моего сына вы обслуживаете других мужчин, вы будете жестоко покараны. Поверьте, у меня есть возможности для этого, как и возможности для того, чтобы отслеживать ваши похождения. Мой сын не монстр, не садист, он не причинит вам ни малейшего вреда. Он просто не очень красив, впрочем, как и вы. Ну, может быть, чуть более некрасив, чем вы, но не больше того. Он абсолютно нормален и здоров, просто не очень уверен в себе, а природа, как вы понимаете, требует своего. Вам нужно будет только предоставлять ему свое тело для определенных утех, вот и вся ваша работа. А остальному, я думаю, он и сам научится — он у меня парень неглупый. Кстати, вполне возможно, что вы и сами будете получать удовольствие от… ммм, скажем, общения с моим сыном. И за это вы забудете об ужасном общежитии, у вас будет своя квартирка в Москве. А вы ведь знаете, сколько нынче стоит снять квартиру? Подумайте, деточка, подумайте хорошенько — стоит ли отказываться от такого предложения? Я навещу вас через некоторое время, — и, не прощаясь, Изольда Ильинична резко развернулась и пошла прочь.
До конца рабочего дня Кристина проплакала. Плакала она и дома, то есть в общежитии. Вечер — самое нелюбимое ее время суток. Вечером всех девчонок парни разбирают по своим комнатам, а Кристина каждый вечер остается одна. Как проклятая. И если на работе она плакала от обиды на грязное предложение, то вечером, оставшись одна в холодной неуютной комнате, она плакала от невостребованности, от ненужности, от чувства непреодолимого, пронзительного одиночества. За что, почему?! Почему она никому не нужна, почему, почему?! Она же не просит у судьбы принца на белом Мерседесе, не требует какого-то непревзойденного красавца. Пусть бы хоть какой-нибудь, пусть не очень красивый… Лишь бы не быть одной, лишь бы не ловить на себе жалостливые взгляды соседок: эх, бедолага, никчемная, ненужная, бракованная…
'Я не бракованная!', - кричала про себя Кристина. — 'Не бракованная! Я нормальная, такая же, как все!' И от злости рвала наволочку зубами: 'Где ты, холеная тетка? Я согласна, да, да, да, согласна! Где твой сын-уродец? Пусть он уродлив, пусть некрасив, зато он будет мой, только мой! Раз уж он такой некрасивый, что даже шлюху сам себе найти не может, значит, не найдет себе другую, значит, будет мой, весь-весь мой, только мой! И не тот ли это шанс, о котором я так мечтала?! Пусть некрасивый, пусть это все не очень-то романтично, зато уж наверняка надежнее, чем все наши общежитские кобели. Да и, судя по мамаше, упакован не на шутку, а стало быть… Ух! Урод — что может быть лучше и вернее урода?! Да, да, тетка, я согласна!!!'
Но 'тетки' рядом не было. Не появилась она и на следующий день, и через два, через три дня ее по-прежнему не было видно. Пришла только тогда, когда Кристина уже отчаялась, когда кляла себя последними словами за то, что не согласилась сразу на такое замечательное предложение, не ухватилась, как за спасительную соломинку. Дура, какая же она дура!!! Да разве от таких предложений отказываются?!
И, когда Изольда Ильинична появилась в библиотеке спустя почти три недели, истосковавшаяся по чему-то неведомому Кристина сама ухватила ее за рукав и почти силой выволокла на улицу. И только там громко прошептала, склонившись к ее уху:
— Я согласна! Я на все согласна!!!
Валерка гладил и гладил Ларочку, млея от нежности к нескладной девчонке, и умирая от благодарности матери. Ах, ну надо же, какая она у него мудрая женщина, всё, буквально всё предусмотрела, даже крем купила для того, чтобы Валерка мог ласкать будущую свою невесту вполне легально. Он выдавил очередную порцию крема и начал втирать его в Ларочкины ноги: сначала в икры, потом постепенно подбирался выше, к худеньким бедрам. От ее бархатистой эластичной кожи, от заветной близости ее сокровенных мест у Валерки захватывало дух. Он уже подобрался к самой кромке купальника и ежесекундно ожидал, что вот сейчас Ларочка возмутится его бестактностью, наглым вторжением в запретную зону. Но та лежала спокойно и кажется, даже и не думала возмущаться. Напротив, Валерке даже показалось, что от этого процесса она получает не меньшее удовольствие, чем он сам. И от этих мыслей, от невероятной близости любимой девочки все Валеркины члены напряглись до полного неприличия. Умом понимал, что нельзя даже и мечтать о продолжении, о том, что должно было бы последовать дальше, окажись они вдруг одни, в каком-то укромном уголочке, но все его существо требовало продолжения 'банкета'. Его мозг отключился на какую-то секундочку, Валерка вдруг перестал соображать, что находится на пляже, а кругом полно народу, и что нежится под его руками не Кристина, дешевая безотказная кукла для сексуальных утех, а Ларочка, его маленькая и бесконечно любимая Ларочка, которую он не имеет права не только обидеть, но даже насторожить, спугнуть раньше времени. Дай только час, и все у него будет, и эта восхитительная девочка будет принадлежать ему безраздельно, целиком и полностью, ему одному, причем на вполне законных основаниях, и вот тогда уже никто не посмеет отнять ее у него, и вот тогда ему не надо будет скрывать свои чувства и желания, не надо будет утолять их с постылой нелюбимой женщиной. Да только где ж его, час, взять, когда девочка — вот она, нежится под его руками, не заботясь даже о том, чтобы продемонстрировать мнимое возмущение Валеркиной наглостью. Ведь 'потом' — это потом, когда-нибудь, это слишком растяжимое, неопределенное понятие, а хочется-то прямо сейчас, сию минуту, хочется до обморока, до одури, до умопомрачения! И чем еще, кроме умопомрачения, можно объяснить то, что Валерка совсем перестал соображать, инстинктивно подсунув два пальца под Ларочкин купальник, чуть коснувшись ее маленькой упругой попочки?
Придремавшая Ларочка этого, казалось, даже и не заметила. Однако Изольда Ильинична была на страже морали:
— Валерик, сынок, ты бы накинул рубашку, как бы не сгорел.
Валерка вздрогнул и слегка отшатнулся, пальцы сами собою выскользнули из такого уютного укрытия. Тут же в уши ворвался обычный пляжный гомон, а глаза обнаружили вдруг уйму народа вокруг. Валерка испугался: что это было? Он что, совсем спятил?!
— Валерик, ты слышишь меня? Набрось рубашку на плечи, обгоришь ведь.
Да, мама как всегда права, — машинально отметил про себя Валерка и уже было подхватился с корточек, чуть было не вскочил во весь рост. И лишь в последнюю секунду остановился, присел обратно, обхватил колени руками. Хорошо женщинам — даже в состоянии крайнего возбуждения выглядят нормально, никто ни о чем не догадается. А ему, Валерке, куда девать свое возбуждение? Кругом народа — сотни, если не тысячи человек, это что же, ему демонстрировать свои чувства к маленькой девочке, уютно устроившейся рядом, привсенародно?! Срамота!
