Татьяна Дубровина - Все или ничего
— Не хочу, чтобы все за меня заступались, — угрюмо набычилась Ирина. — Я привыкла справляться сама.
— Позиция понятна, — вздохнула Тамара Степановна. — Однако в корне неверна. А что, если силы неравны?
— Все равно.
Тренерша прищурилась и насмешливо хмыкнула:
— А ведь ты эгоистка! Способна ли на настоящую дружбу — это еще вопрос.
— Я?! Да я…
— Я да я, то-то и оно. «Все за одного» — это что, обязательно только за тебя? Но если требуется защитить не тебя, а другого «одного»? Федю, к примеру? Ты что, со всеми вместе не пойдешь? В сторонке отсидишься?
Низкорослый Атос в это время как раз пытался допрыгнуть до перекладины, и никак это у него не выходило.
У маленького графа де ля Фер нет отца, и мать сидит в тюрьме, и никто не возьмет его на каникулы. А случись с ним что, в самом деле?
— Ладно, — буркнула Ира. — Так и быть. Все за одного. Только, чур, не за меня! Все как хотят, а я — сама!
— Что ж, поживем — увидим, — не стала больше спорить Тамара Степановна.
Она-то знала, что человек не может существовать в одиночку. «Сам» он просто не выживет. Рано или поздно наступит день, когда этой самоуверенной крошке придется обратиться к кому-то за помощью. Не исключено, что именно к капитану королевских мушкетеров, Тамаре Степановне де Тревиль…
Глава 8
РЫЖИЙ КЛОУН
Все это случилось десять лет назад.
Как раз той теплой, слякотной зимой собралось в Москве семейство Львовых. Съехались из разных городов многочисленные дядюшки, тетушки, двоюродные сестры и братья Владимира.
И теперь все родичи скандировали хоть и громко, но с кислыми минами:
— Горько! Горько!
Именно десять лет назад двадцатипятилетний Владимир Львов женился. В первый и, по его глубочайшему убеждению, единственный раз.
Пленительная в своей печальной, хрупкой, лунной красоте невеста была чуть старше него.
— Сразу видно, не жилец Наташка! — неодобрительно перешептывались родичи Львова. — Сикильда малокровная! Кто знает, может, она вообще заразная? Откопал же себе Володька подружку! Да еще с довеском…
Довеском был нервный и астеничный Петя, которому тогда исполнилось три годика. Наталья, покинутая первым мужем, воспитывала сынишку одна.
И уже тогда было известно, что она очень больна. Возможно, неизлечимо. Что-то серьезное с кровью…
Как ни странно, именно все это, вместе взятое, — и Наташина болезненность, и ее несложившаяся личная жизнь, и даже то, что ребенок выглядит таким страшненьким, — и привлекало Володю.
Может быть, оттого, что силушек у него было немерено и хотелось ими с кем-то поделиться. Кого-то опекать и ублажать.
А заботиться, конечно, лучше о слабых. Сильные в этом не нуждаются.
В те времена Владимир Львов как раз стремительно делал банковскую карьеру и был уже вполне обеспеченным человеком.
Но продвижение по служебной лестнице и сколачивание собственного капитала не забирало и малой толики распиравшей его энергии. Широкие плечи, широкий размах, широкая натура — таков был этот человек. Он и чувствовал себя несчастным, если никого не мог сделать счастливым.
«Женюсь!» — решил он.
— Ты не должен так поступать, — тихо возразила Наташа. — Это будет неправильно. Нечестно. С моей стороны.
— А я не бескорыстно, — отвечал он. — Я бизнесмен и взамен попрошу тебя об одной услуге.
— Но я, кажется, ничего не могу для тебя сделать… только любить.
— Нет, можешь. Разреши усыновить Петра.
Растроганная Наташа расплакалась, и вопрос был решен.
Петя стал Владимировичем и получил фамилию. Львов.
А каково было его подлинное отчество, никто и никогда больше не вспоминал…
Никто, кроме многочисленной иногородной родни, которую с каждым годом все сильнее заедало, что разросшееся до фантастических масштабов состояние Владимира Павловича Львова будет предназначено не кровным родственникам в лице их самих и их отпрысков, а какому-то безродному самозванцу.
Вопреки пессимистическим прогнозам врачей Наталья прожила еще целых пять лет. Быть может, держалась она за счет того, что муж щедро вливал в нее собственную энергию, а однажды даже и кровь в буквальном смысле — когда понадобилось экстренное переливание.
Он навсегда запомнил тот день: они лежали рядышком, соединенные прозрачными трубками, и у них была общая кровеносная система.
Наташа еле слышно прошептала:
— Теперь я немножко ты.
— Не надо! — ужаснулся он. — Какой кошмар, если женщина немножко мужчина!
Знал бы он тогда, что через несколько лет полюбит женщину, которой в детстве хотелось быть д’Артаньяном! Женщину-бойца, презирающую женскую слабость.
Но это случится уже после Наташиной смерти…
Ничего общего не было у Ирины с Натальей.
Вместо слабости и покорности — страсть и напор.
Вместо смирения перед болезнью — яростная жажда жизни.
Вместо тихой, затаенной грусти — стремительность, вырывающаяся наружу даже тогда, когда Ира была еще ограничена в движении.
И эта иная женщина сводила Владимира Львова с ума. А он-то до встречи с ней считал себя однолюбом!
Ему нравилось в ней все. Даже то, как она передвигается на костылях, на которые встала задолго до предсказанного докторами срока. И руки у нее еще не действовали, но все же она ухитрялась как-то опираться на подушечки костыля подмышками. Это были чудеса эквилибристики.
Владимир любовался тем, как она переставляет деревяшки, такие неуклюжие сами по себе — как будто не инвалид заново учится ходить, а цирковая артистка выступает с рискованным номером. Все время на грани падения, но неизменно — с улыбкой победительницы. Они подружились. Однако о любви Львов не решался сказать ни слова… так же как и о том, что он является виновником ее увечий. Львов таил в глубине души два признания. И оба казались одинаково трудными.
А выздоравливающую, казалось, совершенно не заботило то, какие противоречивые чувства испытывает этот добрый человек, отчего-то взявшийся выхаживать ее.
Сам ведь захотел, никто его не вынуждал. Ну и спасибо!
Она постоянно думала о другом: почему больше не приходит Андрей.
Ну, Самохин забросил ее — это понятно. От калеки в команде мало толку, а Костик — так между собой звали спортсмены Константина Иннокентьевича — впустую время тратить не станет. Ему надо срочно кого-то подготовить «к Европе». На золото, конечно, команде рассчитывать уже не приходится, но пусть хоть полного позора не будет!
