Елена - Гоар Карлосовна Маркосян-Каспер

class="a">[10] под нежно резонирующими куполами, прогулки неизбежно романтические и неотвратимо ставшие основой романа, самого изящного из романов Елены, украшенного архитектурными излишествами, руладами под гитару и не омраченного избытком ревности или будничности. И однако, вскоре его плавное течение было нарушено неожиданно разразившейся войной, которую следовало б назвать Первой Материнской (увы, не последней), развязанной ни с того, ни с сего (так, по крайней мере, казалось Елене) пациенткой с участка, неблагодарно забывшей об издержанных на нее Еленой времени и душевных силах. И вот тут-то против Елены было обращено то, что она искренне считала своим преимуществом. А именно, необремененность плодом от первого замужества. «Она говорит! Мало ли что она говорит?! Она может сказать все, что угодно, может даже справку принести, двадцать справок, сто справок, у них, врачей, круговая порука.» Разумеется, Елена не собиралась нести справки – ни сто, ни одну, ее коробил уже сам факт, что тонкости ее физиологии обсуждались вслух посторонними – пока еще посторонними – людьми… «Уж лучше взять женщину с ребенком, по крайней мере, можно не сомневаться»… и что ее милый Арамчик добросовестно пересказывал ей детали подобных обсуждений, и когда Елена выходила из себя, только улыбался и разводил руками – «Не сердись на маму, ее тоже надо понять, она отказалась от личной жизни, посвятила себя нам»… Недаром у нее вид святоши, вы только посмотрите на ее неодобрительно подобранные губки, на ее то и дело предобморочно закатываемые мелкие глазки, думала Елена яростно, начиная потихоньку ненавидеть этих пока еще посторонних и постепенно привыкая к мысли, что лучше откинуть похожее на желтый глазок светофора, предостерегающее и настораживающее «пока еще»… естественно, проливая слезы, как же иначе, часто и обильно, так, что хватило б на обводнение всех околоереванских пустынь, проливая, но привыкая. Иметь глаза на мокром месте, в сущности, большое счастье, и не только потому, что в слезах кроется род наслаждения. Люди, у которых органы зрения обретаются в местности засушливой, тяжело переживают любую пустяковую беду, невыплаканное горе оседает в глубинах их души, со временем обезыствляясь и обезвреживаясь, как очаг Гона, не тревожа, но существуя, и если с годами таких узелков образуется много, душа теряет гибкость, и полет становится для нее недостижимой мечтой. А Елена, наплакавшись вдоволь, даже не отринула, а мягко отодвинула преданного сыночка к маменькиному подолу и разнообразия ради решила присмотреться к другим буквам алфавита. Так промелькнули ярко, но кратко, как падающие звезды, Петрос Первый и Петрос Второй, оставившие в душе Елены след, подобный тому, какой оставляют многие властители в истории: дата начала царствования и дата конца с черточкой посередине, а затем Елена вернулась на круги своя, встретив Артема.

Встрече предшествовала поездка на Волго-Дон, как именовалось в народе (армянском) путешествие на теплоходе по великой русской реке с прилагавшимися населенными пунктами, каналами, шлюзами и кусочком Дона, и из поездки этой Елена, помимо купленных в Саратове агатовых бус и неизбежно сбившихся в один пестрый ком впечатлений от разных приволжских городов, вывезла знакомство или, лучше сказать, приятельские отношения с некой супружеской парой, завязавшиеся с забавного эпизода: не то в Куйбышеве, не то в Горьком на пристани Елена столкнулась с мужской половиной пары. Увидев ее, сопутешественник стал с хихиканьем описывать, как только что в парфюмерном магазине, где он обзавелся одеколоном «Лаванда», продавщица крикнула ему вслед:

– Тару в магазине не бросать!

– Неужели я похож на русского? – спросил он, отсмеявшись, и когда Елена решительно замотала головой, сунул ей руку, представившись: – Джон.

– На англичанина тоже не очень смахиваете, – заметила Елена, и Джон, разразившись неадекватно громким хохотом, потащил ее знакомиться со второй половиной пары, именуемой Сатеник.

Супруги пригласили Елену в гости через неделю после возвращения, и когда она вошла в небольшую, тесно заставленную мебелью гостиную, с дивана поднялся ей навстречу невысокий (но где взять?.. мда…) моложавый мужчина с большеглазым приятным лицом, неуловимо напоминавший Шарля Азнавура. Через час, когда Елена со стопкой грязных тарелок вышла вслед за Сатеник на кухню, та шепнула ей, прикрыв на всякий случай поплотнее дверь:

– Приглядись, Елена. Артем тоже разведен, детей все равно что нет, бывшая жена вышла за другого и как отрезала, даже от алиментов отказалась, человек, сама видишь, неглупый, с Джоником пятнадцать лет в одном отделе, так что никаких неожиданностей быть не должно… Приглядись.

Елена смутилась было, но потом призналась, что уже приглядывается. А когда поздно вечером говорливый, всю дорогу сыпавший остротами Артем, прощаясь у подъезда, предложил встретиться на днях еще, она согласилась столь поспешно, что потом долго досадовала на себя.

Не прошло и месяца, как Елена водворилась в Артемовой двухкомнатной квартире, слегка потеснив хозяина, прежде роскошествовавшего в одиночку на двуспальной кровати. К счастью для Торгома (ибо немецкий гарнитур, потускневший после двух переездов, да и потрепанный, не столько Еленой и первым ее супругом, сколько неугомонным Елениным племянником, возымевшим обыкновение скакать на выставленных на веранду диване и креслах, был продан за полцены, и деньги проедены или, скорее, прокучены – опять-таки не Еленой, а самолично Торгомом), итак, к полному удовлетворению любящего отца гостиная, как и спальня были уже обставлены, и ему оставалось только раскошелиться на скромный наборчик кухонной мебели, дабы гастрономические упражнения Елены получили достойное обрамление. Впрочем, будем справедливы к поклоннику папы Горио, на радостях, что дочь, наконец, пристроена, Торгом готов был и не на такие подвиги. Шкафчики и табуретки явились практически молниеносно, словно сотворенные из воздуха, собственно, почти так оно и было, у всякого, более или менее знакомого с советскими реалиями, напрашивался вывод, что возникли они по волшебству в пустом, как торичеллиевы полушария, магазине пусть не из воздуха, но разноцветных портретиков основателя сказочного царства, где подобная магия служила первейшим источником существования. Однако независимо от кухонной и иной мебели, независимо от наличия или отсутствия любых житейских удобств и материальных благ, как таковых, Елена была счастлива. Совершенно счастлива целых десять дней, может, две недели или даже месяц. Это было видно за километр, стоило только взглянуть на выражение лица, с которым она слушала остроты и каламбуры мужа (мужа, правда, пока гражданского, в загс она не торопилась, дабы не потерять бабушкину квартиру, где была прописана в единственном числе – не считая самой бабушки, конечно), самозабвенно, закинув голову, смеялась его шуткам и впитывала его сентенции. Артем любил поговорить, и отнюдь не о работе, что выгодно отличало его от многих и, естественно, радовало Елену, которая ничего не смыслила в конструкциях, срезах и сечениях, составлявших предмет его трудов, он даже слишком любил