О чем он молчит (СИ) - Ставрогина Диана

Нужно быть наивной дурочкой, чтобы спустя столько лет взаимодействия с людьми юридических (и не только) специальностей не понимать: большинство печется только о себе. Плевать они хотели на то, что в суде Катя защищает пострадавших от беззаконья и каждая проволочка значима в первую очередь для конкретного человека, вынужденно попавшего в страшные и тяжелые обстоятельства, а не для ее карьерного роста.

Люди, находившиеся в поиске оправданий для собственных неудач, не могли пройти мимо удобной причины в ее лице. До повышения не доработали они, но проблема, конечно же в другом: в фирме появился лишний сотрудник. Они решили лишний часок вздремнуть и забить на многостраничный обзор практики, где прятался нужный им прецедент, но их профессионального рвения не заметили, потому что Катя — чья-то протеже, вот и ценится столь высоко как кадровый элемент.

Катя только усмехалась. Мысленно. У таких людей всегда виновным остается другой. Взять ответственность за собственную жизнь — это им было не по плечу. Тех, кого груз ответственности не придавливал к земле, а помогал найти в себе достоинство и волю, существовало немного — редкий, почти вымирающий вид человечества.

Сегодня исполнялся месяц ее возвращению в Москву. Юра ждал ее на Пушкинской для похода в один из облюбованных ими в студенчестве баров — дань ностальгии, но Катя не возражала. Может быть, в тридцать четыре года пить дешевый алкоголь в забегаловке для молодых и небогатых и не лучшая затея, но ей в столкновении с прошлым впервые за долгие годы виделось что-то сокровенное, ритуально-сакральное.

В Петербурге Катя первое время не желала иметь с прежней жизнью ничего общего, не хотела вспоминать, не хотела вернуться назад; напротив — имела надежду забыть, но, едва затихли первые волны боли, их место вдруг заняла — иногда с трудом выносимая — тоска по Москве. Единственным спасением в те дни, одинокие, безрадостные, стали мечты о посещении любимых мест и короткие визиты, в которые она пыталась насытиться родным городом на месяцы вперед. Позднее, конечно, привычка взяла свое, но сиротливая печаль, однажды поселившаяся у Кати в душе, не исчезла.

Она неторопливо прошла от метро по Моховой, Знаменке и Гоголевскому бульвару к Никитинскому и Тверскому, не переставая оглядываться по сторонам, и была в эту прогулку больше похожа на любопытного туриста, чем на коренную москвичку. Улицы воспринимались иначе, будто перемены коснулись их в меньшей степени, чем ее саму: всматривающуюся в новую плитку на тротуарах и затянутые тентами фасады зданий.

Юру она заметила уже на подходе к Пушкинской. Махнув Кате рукой, он быстро сократил расстояние между ними. Поздоровавшись, они обнялись и побрели в сторону затерявшегося на пересечении переулков бара.

— Ну что, рассказывай, как прошел месяц на новом-старом месте? — Юра обернулся к ней, щурясь от ударивших в глаза солнечных лучей. — В одном здании работаем, а общаемся как будто еще меньше, чем живя в разных городах, а?

Катя показательно закатила глаза, но вместе с тем улыбнулась.

— Если я не работаю, то общаюсь с курьерами и всякими «мужьями на час». — Она потрясла головой, будто не веря умозрительному списку дел в голове. — Дома столько всего, оказывается, не работает или работает плохо. Как мы… — Она осеклась. — Как я раньше там жила и не замечала, не понимаю. Молодость, наверное. Сейчас я уже не готова терпеть подтекающий кран в ванной и бесячее «кап-кап» на кухне.

Юра рассмеялся и ответил голосом мужика из русских сказок:

— Строга ты, Катерина Сергеевна.

Катя слабо ткнула его в бок локтем.

— Ты у нас вообще аккуратист: я твою квартиру видела. Ни пылинки.

— Я наполовину немец, приходится соответствовать. — Шутка была настолько заезженной, что смеяться над ней — себя не уважать, — но Катя невольно фыркнула, просто по привычке.

В совсем другой жизни Юра и Денис прозвали себя с подачи последнего Штольцем и Обломовым, самым наглым образом вынеся из образов героев только ярлыки: Юра был Штольцем по происхождению, Денис Обломовым из любви к безделью; Катя, дочь преподавательницы русского языка и литературы, оскорбленная в лучших чувствах, тогда искренне пыталась объяснить, что Обломов лежит на диване вовсе не из лени, но никто ее не слушал. Мальчики изобрели шутку. Мальчики не готовы были с ней расстаться из-за занудства третьей стороны.

— Так что, — Юра, не погрузившийся в воспоминания от одной невинной фразы, быстро вернул Катю к неоконченному разговору. — Завистники не успокоились еще?

— А ты уже устал мне письма пересылать?

— Разумеется, — он ответил запредельно серьезным тоном. — Неоплачиваемый труд секретаря — тяжкое бремя.

Они обменялись взглядами и улыбками.

— Да нормально все, — Катя заговорила уже спокойно. — Мелочи, ничего, с чем нельзя справиться. Сам знаешь, как это бывает. Нам с тобой есть с чем сравнивать.

— Особенно тебе, — Юра сказал со значением.

— Вот не надо. Мы с тобой поначалу везде вместе лезли, если ты не помнишь.

— Лезли, но никто из нас не горел так, как ты. Это тебя же с места не сдвинешь.

С языка у нее так и рвались возражения, но она не знала, стоит ли втягивать в их беседу упоминание об одном из этих самых «нас».

— Вот уж не скажи, — Катя все-таки не удержалась. — Я тут… Помнишь, перед новым годом был форум в Сочи? Я туда еще ездила.

Юра кивнул.

— Там Денис выступал. Максаков, — она зачем-то добавила, словно сомневалась, что Юра сразу догадается, о ком зашла речь. — Я случайно его увидела, решила послушать второй доклад. Все так восторгались его первым выступлением: «Максаков то, Максаков это». Я ушам не поверила.

— Ты совсем не следила, чем он тут занимался? — За вопросом Юры угадывалась двойственность смысла, но Катя решила ее проигнорировать.

— Нет. Зачем? Но могу сказать, что была удивлена. Он в докладе много на собственную практику ссылался. Я готова признать, что впечатляет. Я от него не ожидала. — Она усмехнулась, не скрывая презрения и обиды. — Не после той подставы.

Юра замедлил шаг. Катя почувствовала, как едва заметно между ними в ожидании натянулось пространство: он, очевидно, хотел сказать нечто мало ей приятное.

— Кать…

— Что? — спросила она резко, заранее не желая слушать его, судя по всему, переменившуюся позицию.

Юра тяжело вздохнул.

— Мы же знаем, что он не хотел…

— Не хотел? — перебила она его яростно. — Он прекрасно понимал, чем это кончится! Он намеренно…

— Катя… Мотив у него был другим, ты же знаешь.

Она остановилась и быстро повернулась к Юре лицом, не в силах и дальше, как ни в чем ни бывало, составлять компанию остальным прогуливающимся в переулке. Сцепив зубы, она пыталась усмирить злость, почти забытую за давностью лет, но не исчезнувшую.

— Да мне плевать на его мотивы! С каких пор ты его оправдываешь? Он не господь бог, он не имел никакого права решать за меня. Я сделала выбор. Я решила, что дело важнее остального. Он знал, — она усмехнулась, поражаясь собственной эмоциональности, глупой, неуместной злости и безуспешности попыток взять ее под контроль. — Он знал, как все это важно для меня, и все равно посмел влезть. Он…

— Он пытался тебя спасти, — ровным и спокойным голосом Юра умудрился вклиниться в ее тираду, с видом более чем уравновешенным и достойным, пока Катю потрясывало от воспоминаний о прежней несправедливости.

— Он не имел права, — продолжила она безэмоционально, в раз успокоившись. — Он не имел права делать выбор за меня. Он не имел права мне врать. Он не имел права сливать мою позицию тем уродам и подставлять не только меня, но и мою подзащитную. Человек из-за него сел! — К концу речи громкость ее слов балансировала на грани гневного шипения и крика.

— Перед ним стоял слишком сложный выбор, Кать. — Юра скривился. — Слишком сложный.

Она возмущенно фыркнула и посмотрела на своего вроде бы лучшего друга пораженным взглядом.

— Неверно. У него, — последнее слово она выделила, — никакого выбора не было. Это был мой выбор, и я его сделала. Он не имел права вмешиваться. Я думала, это очевидно. Хотя бы для тебя.