Самая настоящая Золушка (СИ) - Субботина Айя
Набравшись смелости, иду к нему. Может быть, снова шарахнется, может, наконец, сделает что-то простое, без загадок. Не важно. Вообще все равно.
— Ты забыл, — протягиваю ему уже насквозь мокрый пиджак.
Он вообще не реагирует. Только собирает губы в жесткую четкую линию.
— Кирилл, если я могу чем-то помочь — скажи.
Это очень смешно, потому что чем такая, как я, может помочь такому, как он? Его жизнь — сплошная череда путешествий, дорогих автомобилей, сшитых на заказ вещей и шнурков с логотипами известных брендов.
Я морально готова вытерпеть насмешку, но Ростов даже не улыбается. Именно сейчас он закрыт и непроницаем, как человек в железной маске.
— Ты можешь помочь, Катя, — говорит он — и у меня мурашки по коже от сухости его голоса. — Станешь моей женой?
— Что? — Мои слуховые галлюцинации еще никогда не были так реальны. Даже невидимка в темноте шепчет куда менее убедительно, чем слова Ростова, которые просачиваются в меня отравляющим чувством радости, восторга и безумия. — Что ты сказал?
— Станешь моей женой? — повторяет он. — Не хочу тебя отпускать. Ты нужна мне рядом. Всегда.
Я слышала эти слова так много раз в мире своих фантазий и снов, что прямо сейчас абсолютно уверена, что все это — опять только сон. Мы не стоим под дождем, нарываясь на простуду, а до сих пор внутри, и мои уши наполнены размеренным, как треск цикады, звуком маленького моторчика.
Если что есть силы зажмуриться и сосчитать до трех, то, когда открою глаза, эта «реальность» исчезнет и на смену ей придет настоящая, где я проснусь с головой у него на коленях. Или это тоже выдумка? Сон во сне?
— Катя… — Его голос становится тише, гаснет и истончается, как фитиль в расплавленном воске. — Катя?
Я грустно улыбаюсь и реву в три ручья.
Значит, и правда просто сон.
Значит и правда…
— Екатерина Алексеевна, — слышу абсолютно незнакомый женский голос. — Вы слышите меня?
И открываю глаза.
Где я?
— Екатерина Алексеевна, — повторяет все та же совершенно незнакомая женщина, — дайте понять, что вы меня слышите?
Моргаю несколько раз, пытаясь разогнать дымку перед глазами. Я как будто долго смотрела на горящую лампочку и теперь весь мой мир покрыт оранжевыми пульсирующими пятнами с редкими прожилками раскаленной проволоки. Понятия не имею, кто передо мной, потому что вижу лишь силуэт — размазанную где-то там темную кляксу, из которой постепенно вырисовываются руки, голова, туловище. Я мотаю головой, не понимая, куда делся дождь и почему я лежу, а не мокну под октябрьским ливнем вместе с мужчиной своей мечты.
Где я?
— Ростов, черт тебя дери, что ты сделал с моей дочерью?!
Я не знаю, чему удивляться в первую очередь: резкому, как волчий рык мужскому голосу, появлению Кирилла в этом бреду или тому, что кто-то назвал меня «дочерью».
Первый раз я осиротела в год, когда умер мой отец, второй раз — прошлой осенью, когда мама…
— Морозов, я не знаю, что произошло, — говорит Кирилл.
Немого оттаиваю, потому что его голос — единственная постоянная в этом океане безумия. Мой абсолютно не справляющийся с происходящим мозг цепляется за него, как за соломинку. Я не сойду с ума. Или утверждать, что я до сих пор не безумна — слишком смело?
— Выйдите, оба, — усмиряет мужчин незнакомка. Судя по голосу и тяжелому восточному парфюму, она уже в годах. И занимает особо положение, раз вот так запросто раздает указания двум разозленным мужчинам.
— Я никуда не уйду, пока мою жену не осмотрит врач, — чеканит Кирилл.
Жену?
Дочь?
Пытаюсь сесть, но голова буквально раскалывается от боли, и я беспомощно снова заваливаюсь на подушки.
Мне снова снится сон. Один из тех, где Принц стал моим, у нас счастливая семья — и мы наслаждаемся жизнь и друг другом. Только в этот раз огорченное подсознание добавило в идиллию еще немного мыльных пузырей: отца, как компенсацию моего вечного страха в самый тяжелый момент остаться одной и без поддержки.
В этом сне у меня есть заботливый отец и любящий муж.
Но пора просыпаться.
Я снова жмурюсь, сильно-сильно, наплевав на колкие удары где-то в затылке. Там будто маятник с каменным топорищем: каждый методичный удар понемногу крошит меня изнутри. Нужно выбираться отсюда, пока не превратилась в гору обломков.
— Тогда просто помолчите, — раздражается женщина — и я чувствую прикосновение прохладных пальцев к своему запястью. — Катерина Алексеевна, вы меня видите?
— Очень… плохо, — бормочу я, подавляя желание одернуть руку.
Почему я не просыпаюсь?
Паника набрасывается внезапно: как убийца — со спины, бесшумно вонзая между лопаток отравленную иглу. Меня парализует до состояния остановки сердца. На несколько мгновений, за которые я успеваю представить себя не здесь, в окружении незнакомых людей, а пристегнутой к кушетке в палате с мягкими белыми стенами.
Самое страшное — не знать, где правда, а где бред. Не понимать, схожу ли я с ума или уже безумна?
— Мне… тяжело… дышать… — всхлипываю я, глотая воздух рыбьим движением рта.
Кровать подо мной прогибается, ноздри обдает знакомым простым запахом лосьона после бритья. Я знаю, что это Кирилл и с облегчением протягиваю руки, помогая принцу вытащить меня из Башни страха.
Но когда мы касаемся друг друга, меня разбивает судорога. Такая сильная, что я скатываюсь в клубок и упираюсь лбом в собственные дрожащие колени. Словно я действительно не совсем я, а управляемое механическое тело, которое пилотирует другой человек, знающий что-то тайное и скрытое, почему мне нельзя притрагиваться к моему Принцу.
По сравнению с этим приступом убийственная головная боль минуту назад кажется просто саднящей занозой.
— Ублюдок, что ты с ней сделал?! — снова вскипает мужчина. — Я забираю ее домой, подальше от тебя!
— Только посмей, Морозов, и я размажу тебя и все твое семейство костной пылью по могильной плите, — низким рыком предупреждает Кирилл.
Он такой… странно живой.
Голос играет красками и полутонами, хоть в нем нет такой откровенной экспрессии, как у его собеседника. Моего отца. Говорить так о живом человеке так же противоестественно, как и совершать эти странные перемещения в пространстве.
— Ты посмотри на нее! — не собирается сбавлять тон мужчина. — На ней места живого нет!
— Она упала с лестницы, — еще ниже, почти шепотом, огрызается Кирилл. — Я не знаю, почему и не знаю как.
Я машинально поднимаю руку, безошибочно угадывая то самое место на затылке, где мои пальцы утопают в липком пятне, и это прикосновение тут же отдает новым приступом боли.
— Думаешь, после всего, что вскрылось, я поверю, что она совершенно случайно кубарем скатилась с лестницы?!
— Мне плевать, что ты думаешь, Морозов. Но прямо сейчас ты уберешься из моего дома к хуям собачьим или тебя выведет охрана.
Это какой-то кошмар.
Я хочу проснуться.
Кем бы или чем бы ты ни было существо, создающее мои сны, пожалуйста, прости меня и верни обратно. Я обещаю повзрослеть, снять со стен все портреты и больше никогда не грезить о том, чего не может быть в реальности. Только, пожалуйста, верни меня в мою нормальную серую жизнь. У меня не хватает сил держаться на плаву в этом хаосе.
— Просто выйдите оба вон! — рявкает женщина, и я, наконец, могу различить ее лицо.
Словно самые верхние и самые резкие интонации ее голоса включили в моей голове внутренний свет и усилили резкость. Ее лицо мне незнакомо: лет пятидесяти, с модной стрижкой и модной дымной покраской. Одета дорого, с шиком. И камень на шее так сверкает, что хочется прищуриться, чтобы не потерять с таким трудом отвоеванное зрение.
На заднем фоне слышен стук в дверь, глухое «да» Кирилла, щелчок ручки и неразборчивый шепот.
— Приехал врач, — бросает Кирилл.
Снова шаги, снова шелест открытой двери и доброжелательное приветствие мужчине в свитере и брюках — он извиняется за внешний вид, сетуя, что его забрали с начала второго тайма — быстро выпроваживает моего «отца» и Кирилла, и женщина уступает место рядом со мной.
