Соль под кожей. Том третий - Айя Субботина
Я делаю шаг вперед.
Слишком, блядь, резкий.
Марина дергает головой.
Оскаливает кривой бесформенный рот.
И только теперь я замечаю, что она дала Стасе.
Маленькое. Металлическое. Темно-зеленое.
Армейская граната.
Мои яйца сжимаются ровно в ту же секунду, когда Марина, качая головой как сломанная игрушка, выдергивает чеку.
В голове звенит. В груди холодеет так резко, что я перестаю дышать.
— Стой где стоишь, Шутов! — орет Марина, моментально распугивая народ вокруг. — Или будет очень… очень… громко.
Ей как будто нравится смаковать то, что не случилось.
Сука, сука, сука!!
Стася смотрит сначала на Марину, потом — на меня.
Не понимает, что происходит.
— Вы ее у меня не заберете, — хрипит Рогожкина.
Роняет руку в карман пальто.
Да блядь.
Наводит на меня ствол, держа его двумя руками, как будто он слишком тяжелый для нее.
Я даже не буду пытаться с ней заговорить — это бессмысленно.
Краем глаза замечаю людей в форме. Сотрудники службы безопасности подступают с двух сторон, незаметно от толпы, которая продолжает идти мимо, не понимая, что происходит. Один из охранников жестом показывает остальным оградить периметр. Они за секунды оцепляют зону. Кто-то возмущенно машет руками, не понимая, что происходит, но охранники работают четко, без лишних слов.
Один из них за спиной у Марины, смотрит на меня.
Подносит палец к губам.
И тут где-то раздается резкий хлопок.
Рогожкина дергает головой.
Бах!
Я даже не сразу отдупляю, что происходит раньше — спец сзади роняет ее мордой в пол, Стася делает пару шагов ко мне или…
Плечо сначала просто щиплет.
Реально как будто вылили кипяток даже через одежду.
А потом так адски жжет, что приходится сцепить зубы, чтобы не завыть.
Вдох-выдох.
Кончики пальцев левой руки стремительно немеют.
По хую.
Между мной и Стасей — меньше десятка шагов.
Воздух до краев наполнен криками и звуками паники.
Но то, что Стася до сих пор крепко сжимает гранату в кулачке — то самое ебучее чудо, о котором я просил.
Спасибо, Боженька, что услышал.
Я не проебу ее, клянусь. Клянусь, клянусь, мать его, клянусь!
Стася моргает.
Тянет зайца к груди, но он такой огромный, что плюшевые лапы все равно волочатся по полу.
Спецы отгоняют людей.
В круге только мы вдвоем.
Мне пиздец как страшно.
Что она вдруг просто разожмет палец — и исчезнет.
Если бы можно было поменяться с ней местами — я бы сделала это не задумываясь. НЕ колеблясь ни секунды.
— Я моклая, — говорит моя маленькая кудряшка, и хмурится.
— Это ничего, — я пытаюсь улыбаться, несмотря на растекающийся от плеча в локоть и кисть напалм боли. — Повод потом надеть красивое платье, да?
— Де… па-па? — произносит по слогам, немного медленно, но внятно, как будто изо всех сил пытается быть взрослой. Делает шаг навстречу.
Мир сужается до глаз моей дочки, до ее маленькой ладошки, до металлической штуковины, котоаря обманчиво безобидно выглядывает из крохотных по детски пухлых пальцев..
Не отпускай, Стась. Только не отпускай.
— Папа скоро приедет, Стася. Только, знаешь… — Думай, Шутов, думай, блядь! Собирай в кучу весь свой бессмысленный IQ, иначе на хуй бы он нужен! Граната, блядь… Нужно заговорить дочке зубы. — Стась, ты знаешь, что у тебя в ладошке — яйцо единорога?
Она опускает взгляд.
— Его нужно держать очень-очень крепко, изо всех сил, — осторожно делаю шаг к ней. — Даже ни один палец разжать нельзя, Стася, иначе оно замерзнет, и последний маленький единорог никогда не вылупится.
Дочка смотрим очень сосредоточенно.
— Изо всех сил, Стася, — повторяю увереннее, сам начиная в это верить. Я бы в розовых фей поверил, если бы это превратило долбаную РГД в ебучее яйцо хоть единорога, хоть розового пони. — Держать крепко-крепко.
Стася сводит бровки к курносому носу, и как будто и правда крепче сжимает ладонь.
Я делаю еще шаг.
Перевожу дыхание, пытаюсь сжать и разжать пальцы левой руки, но уже почти ни хуя их не чувствую.
Еще шаг.
Пиздец, как страшно, что она испугается и бросит гранату себе под ноги.
Я же точно сдохну тут вместе с ней и ни хуя не от осколков, а просто потому что сдохну.
Еще два шага.
Перевожу дыхание, потому что теперь мы рядом, я могу легко до нее дотронуться.
Она и правда пахнет фруктовыми леденцами.
— Стась, а теперь — я его возьму, хорошо?
Она дергает рукой.
— Я большой и сильный, Стася, — протягиваю обе руки, обхватываю ее пальцы ладонями.
Левую уже ни хуя не чувствую, и ладонь вся скользкая от крови, но одной рукой я не справлюсь.
— Оно будет со мной в безопасности, Стасян. Обещаю.
— Ста-сян, — повторяет она и смеется, булькая как маленькая лягушка.
Я перехватываю проклятую гранату, сжимаю в правой руке.
Фух, блядь.
Хочу отодвинуться, но Стася вдруг тянет ко мне руку и обнимает за шею.
Так крепко.
Прижимается.
Мое сердце взрывается хулиардами разноцветных конфетти.
Крепко, до кровавых кругов за веками, жмурюсь, потому что пиздец как щемит.
Левая рука на хер заледенела, но я все равно ее поднимаю, обнимаю свою маленькую умницу-кудряшку.
У меня всегда будет только половина сердца в груди, потому что одна половина принадлежит Лори, а другая — ей.
Слава богу, рядом появляются спецы, забирают у меня ебучую гранату.
Но не забирают дочь.
Еще хотя бы немножко, пожалуйста.
— Нужно осмотреть руку, — вертятся рядом медики.
— Да по ху… — прикусываю язык. — Все хорошо.
Стася громок сопит мне в ухо. Если хотя бы кто-то попробует ее от меня оторвать — загрызу. Наверное, это очевидно читается у меня на лице, потому что медики просто ведут меня до рядов стульев, усаживают. Стася перебирается на колени, садит зайца рядом — очень степенно, как следует, чтобы он не завалился на бок. Внимательно смотрит, пока на левой руке разрезают пальто вместе с рубашкой. Я морщусь, хотя в эту минуту так прет от счастья, что боли почти не чувствую.
— Больно? — спрашивает Стася, внимательно наблюдая за тем, как врачи в две пары рук колдуют над моим плечом.
— Фигня.
— А едино-лог?
— С ним все будет хорошо, — я сглатываю ком в горле. — С маленьким единорогом все будет хорошо.
Стася, в качестве моего заслуженного приза, снимает ободок с ушками и сосредоточенно надевает его мне на голову. Смотрит, жмурясь, явно подражая кому-то из взрослых.
— Мяу? — Тоже жмурюсь.
Она громко и заливисто хохочет.
Лучше всякой анестезии.
— Кость не задета, — говорит
