Ты – всё - Елена Тодорова
Врачи достают второго ребенка. Показывают его над ширмой, как и первого.
— Дочка! — выкрикиваю я изумленно, радостно и одновременно растроганно. Все в этом обращении есть. — Боже мой, Ян, у нас еще и девочка будет… Боже мой, Нечаевская девочка… Боже мой, какая она крошечная… Боже мой, она же еще меньше Льва… Боже мой… Боже мой… Что мы с ними будем делать?
На последней фразе вся бригада смеется.
— Любить, — отвечает мне муж.
Вижу, как по его щекам сбегают слезы. Это счастье просто невозможно по-другому пережить.
— Любовь Яновна, — выдыхаю я, давая имя дочери.
Мой Нечаев кивает и, справляясь с эмоциями, гордо-гордо голову возносит.
— Ай лав ю, Одуван, — шепчет мне на ухо, пока врач накладывает швы.
Контакт с обеими детками закрепили. Их забрали, чтобы взвесить, измерить, обтереть и одеть. У нас же появилась минутка, чтобы разделить счастье, от которого буквально разрывает.
— Ай лав ю, Ян… Если бы, услышав эту фразу впервые… Если бы я знала, что в тысячу первый услышу ее на родильном столе, став мамой двух чудесных малышей… Если бы я знала, Ян… — шепчу и плачу.
Глаза Нечаева тоже увлажняются. Становятся красными и будто пьяными.
— Пути Господни неисповедимы, Ю. Никто не знает, что он нам готовит. Одно точно: стоит верить в то, что завтра будет лучше. А послезавтра — еще лучше. Еще и еще, родная.
— Согласна, родной.
Губы сухие и дрожат, но я отвечаю на поцелуй мужа со всем сердцем.
Яна с малышней переводят в палату. Я же остаюсь в реанимации на положенные восемь часов, большую часть из которых провожу в отключке.
После пробуждения, воссоединившись с семьей, получаю новую, еще более мощную дозу счастья. Сначала Ян помогает мне подержать сына и дочку, а затем специалист по кормлению показывает, как давать детям грудь.
— Они слабо сосали из бутылки. Почти все время спали, — рассказывает муж.
— Мамочку ждали, — замечает с милой улыбкой медработник.
И малыши это подтверждают. Что Лев, что Любочка быстро схватывают суть процесса питания из груди.
— Ну все, — заключает Ян. — Тут полное взаимопонимание. Любовь с первого взгляда.
— С моей грудью? — смеюсь со слезами на глазах.
— С ней.
Руки почти все время трясутся. Я даже разбираться не пытаюсь: последствия это наркоза или все те же эмоции. Фокусируюсь лишь на том, чтобы бережно и надежно держать детей.
Не успеваю натешиться ребятней, как к нам заявляется родня. Оказывается, пока я спала, они уже проходили обследования.
— Так, ну с парнем все ясно. Наш. Прям со станка, — юморит Роман Константинович, припоминая мне теорию, которой я под настроение поделилась на одном семейном празднике.
Естественно, все присутствующие об этом тоже помнят. Оглашают палату хохотом.
— Папа, — с улыбкой стону я. — Мне смеяться нельзя.
— Прости, родная. Буду держать себя в руках. Дайте девочку увидеть. Я никогда не видел девочек.
Ян передает отцу Любочку. И все звуки в помещении стихают, потому как вся наша родня окружает Романа Константиновича и принимается изучать малышку вместе с ним.
— На мою Ю похожа, — протягивает дрожащим голосом мама.
На что Ян в шутливой форме поправляет:
— На мою Ю. Мою Одуван.
Мама, тряхнув ладонью, начинает плакать. А муж… Вдруг закидывает ей на плечи руку и прижимает к себе. Она не противится. Напротив, обнимает его в ответ.
При виде них у меня щемит сердце.
Но на самом деле удивляться нечему. Счастье витает в воздухе. Все мы чувствуем друг к другу любовь.
— В нашей семье становится критически много женщин, — выдает Бодя с нотками паники.
И атмосфера умилительного восхищения, которое все дружно выражают к малышам, лопается, словно мыльный пузырь.
Палату сокрушает новый взрыв хохота.
Хотя Милана Андреевна, конечно, сквозь слезы и смех ругает паршивца.
— Тьфу на тебя, поросенок, — выдает, всплескивая ладонями. — Женишься и родишь столько пацанов, сколько тебе будет надо, чтобы восстановить баланс.
— И карму, — важно добавляет Богдан.
— Разве что свою.
— В древние времена женщин даже на корабль не пускали. А еще голосовать.
— На то эти времена и древние. Не позорь меня, свинюка, — одернув сына, тут же целует его в макушку. — Рома, дай мне девочку подержать, — шепчет с придыханием и тянет руки.
— Тогда мы забираем внука, — заявляет мой папа. Утерев платком слезы, достает из кувеза Льва. А я смотрю на них и не могу перестать плакать. — Тяжеленький. Богатырь.
— А вот Любочка прям пушинка, — воркует над доченькой Милана Андреевна.
— Ничего. Главное — кости, а мясо нарастет, — выдает Роман Константинович с улыбкой.
— Ты прав, ты прав…
Пока родные продолжают умиляться детками, Ян подходит к моей кровати. Заграждая собой все пространство, наклоняется. Целует меня в нос, а потом и в губы.
— Как себя чувствуешь? Нормально? Или прогоним всех?
— Нормально. Пусть потусят.
Взгляд Яна застывает в районе моих глаз. Задерживаясь, пронизывает сильнейшим напором чувств.
— Ю… Моя Ю… — выдыхает, прижимаясь к моему лбу своим. — Спасибо за сына и за дочь, Зая. Я тебя очень люблю, — этим хрипом буквально до костей пробирает. Что уж говорить о глубинах души… Он там единственный гость. Частый. — Я вас, — акцентирует Нечаев нажимом, — очень люблю. Вы для меня все. Ты и дети — все.
Тяну воздух и задыхаюсь. Со всхлипом выдыхаю.
Закусывая губы, даю себе мгновение помолчать. Не могу говорить. Но после паузы заставляю себя ответить Яну. Потому что Титану тоже нужна ласка. И потому что я сама в себе все эти чувства долго носить не могу.
— Я вас тоже люблю, Ян. Очень-очень сильно. Так… — шепчу, звеня эмоциями, — как любят в жизни раз.
В самый лучший день говорю эти слова. И в самый тяжелый повторю. Наполняя живительной энергией его и себя. Давая опору, которой он никогда не просил, но в которой нуждался не меньше, чем я сама. Рядом с ним и ради него я всегда буду сильной. Потому что Ян Нечаев — нечто необъятное в моей душе. Как всемогущее единство после векового одиночества. Как свет в темноте. Как торжество победы добра над злом.
Я часть этого добра.
Я вера. Я правда. Я сила.
Я Нечаева.
ЭПИЛОГ
Двенадцать
