Людмила Дюбург - Париж встречает дождём

Петя, крепко вцепившийся в руку папы. Панова – расслабленная, жующая попкорн. Семейство Власенко, пристегнувшись ремнями безопасности, в полном составе готовится к очередному трюку. Королев, как всегда элегантный, грузно плюхается в крошечную лодочку. Костя – с Яной на плечах, та лупит его по голове воздушным шариком. Светланка, в каком-то клоунском наряде, пристающая ко всем по очереди, чтобы ее «сфоткали». Сибирские парочки – крепенькие, кругленькие, изнывающие от жары, скупые на эмоции. Саша Маркес с блокнотом, делающий зарисовки башенок, убеждая себя в том, что и детям нужны свои Саграды Фамилии[35]. Супруги Рославлевы, держащиеся рядом, заключившие – возможно, на пару часов – пакт о перемирии. Катя Лосева, красотка, стряхнувшая снобизм швейцарского разлива, превратившаяся в обычную русскую девчонку – открытую и счастливую.

Со временем именно это полотно, эта разноцветная мозаика станет своего рода успокоительным средством в моменты, когда все захочется бросить и послать к чертовой матери. Работу, кажущуюся такой бессмысленной, продажной, унизительной. Туристов, без стеснения звонивших среди ночи только для того, чтобы помочь им разобраться в меню («Как будет курица по-английски? Ах, чиккен. О’кей. Сенкъю»). Выслушивать их капризы и жалобы, быть ответственной за все: плохую погоду, плохой сервис, плохой отель, плохое настроение. Кризис, нехватку денег («У вас так дорого!»), проблемы всех масштабов – от отказа в визе до опоздания на рейс. Вот тогда и говорила себе: стоп!

«Стоп. Тебе хочется мчаться в левой полосе, на скорости сто пятьдесят и быть свободной? Да или нет? Да или нет? Отвечай!»

«Да».

«Значит, перестраивайся в правую, стисни зубы и терпи».

Подобные диалоги внутри себя Вера вела в минуты депрессии и полного разочарования. И вот тогда-то, как фантомы, появлялись воспоминания, спасительными брызгами освежая усталые мысли, растапливая раздражение, негатив и тоску по той, оставшейся в прокуренном кабинете, жизни.

– Папа, а давай переедем в Диснейленд? Насовсем. – В конце концов, одна только эта фраза маленького Точилина заставляла вспомнить новое и пока еще модное слово «толерантность», простить человеческие слабости и – гнать. Все еще – по правой.

На заключительный, последний в программе тура, ужин собрались все, включая Лосевых, до сего вечера не навязывающих свое присутствие остальным участникам поездки. Светлана сидела немного грустноватая – Арно, ее французский ухажер не сумел сбежать от двух детей и жены. Зато Жан-Ив, дружок Тамары, получивший приглашение – и разрешение Веры – поужинать с русскими туристами, светился счастьем, глядя на свою подругу.

Они познакомились в ресторане, что было логично. Тамара – рослая, крепко сбитая крашеная брюнетка, лет тридцати восьми – сорока, постоянно хотела есть. По сути, ее шарм заключался в том, что шарма, в его традиционном понимании, не было ни на грамм. Утонченность, рафинированность – не про нее. Мужчины не носились с ней, как с хрустальной вазой. Скорее, она носилась с ними, и не только с ними. Когда-то, бросив родной Омск, Тамара приехала в Москву по лимиту. ЗИЛ, общежитие – все, как в известном фильме. Позже занялась шопингом, открыла небольшой магазинчик на пару с Кристиной. Статус преуспевающей владелицы собственного предприятия не изменил натуры: Тамара была проста как три копейки, добра и наивна. Ее нередко надували партнеры, мужчины оставляли, не находя так желаемой ими – подсознательно, конечно, – стервозности, она же поднималась и верила.

Обедая в итальянском ресторане, уплетая макароны, Тамара вдруг почувствовала, что на нее поглядывает сидевший за столиком напротив француз, хрустевший роскошной пиццей. Она пожалела, что не взяла такую же, даже сделала попытку заказать, подзывая официанта. Тот подбежал, стал что-то лопотать, показывая на часы и на дверь. То есть, ресторан закрывается на перерыв. Ладно, решила для себя, оставлю пиццу до следующего раза, вкуснее будет. Рассчитавшись, вышла, подумав, что француз («Вот гад!») смотреть – смотрел, а за ней не побежал. И в этот самый момент услышала:

– Vous avez de beaux yeux[36], – сказал незнакомец.

Французский Тамара знала в рамках школьной программы, что позволило разобраться: поглотитель пиццы каким-то вторым зрением увидел ее глаза и нашел их очень красивыми. На секунду мелькнуло: «Странно… Как рассмотрел-то?» Ей было, конечно, невдомек, что обычные, среднестатистические французские мужчины, не злоупотребляющие чтением любовной лирики (и чтением, в принципе) пускают в ход дежурный комплимент, желая познакомиться. В России, по аналогии, это примерно как: «Девушка, который час?» или: «У вас закурить не найдется?»

Но Тамара растаяла. Жан-Ив был симпатягой. Он оценил в русской подруге именно то, что не поняли ее соотечественники противоположного пола. Надежность.

Роман развернулся лихо, виделись они ежедневно. Тамара уже успела переночевать у Жан-Ива в маленькой квартирке где-то в двенадцатом округе. Вера пыталась было образумить:

– Не обольщайся. Уедешь – забудет. Будешь потом страдать.

Тамара, не слушая, вся во власти чувств, нахлынувших в момент поедания макарон, не сдавалась и верила. Как всегда. Они пришли на прощальный ужин, держась за руки, сели рядом, подкладывая и подливая друг другу. И было – что!

Накануне отъезда Рено Мартино приготовил русской группе прощальный ужин «а-ля франсэ». Сначала, как положено, ставший уже привычным «амюз-буш»[37]. Затем пошла череда блюд: креветки с «тюрбаном» из авокадо, «петух в рислинге», салат, сыры. Перед подачей десерта в зале приглушили свет, Синиша заиграл «Happy birthday», и Рено лично внес торт, украшенный девятью свечками, задуть которые предлагалось Пете. Отметить день рождения сына в Париже, а не где-нибудь у себя в провинции, – ради этого счастливый папа готов был трудиться на своей фабрике день и ночь.

Туристы, опустошающие карафы, оценили усилия господина Мартино, благодарили, ели, просили добавки, словно желая наесться на неделю вперед. Рене, довольный, приглашал русских приехать на Новый год, обещая приготовить фуа гра и запастись хорошим бордо. Синиша, на протяжении недели поражающий благодарную русскую публику виртуозным исполнением композиторов-романтиков, перешел на французский шансон. Повернув микрофон к себе поближе, запел негромким приятным голосом что-то нежное, сентиментальное.

– Шарль Трене, «Море», – пояснил Королев, тонкий ценитель знаменитых французских шансонье: Мориса Шевалье, Жана Саблона, Тино Росси.