Анатолий Чупринский - Бегущая под дождем
Правда, напоследок посоветовал делать переливание крови. Хуже не будет.
Хуже было уже некуда. Надя по несколько раз в день теряла сознание. К тому же у нее обнаружилась какая-то крайне редкая группа крови. Бросили кличь, поголовно все из «Журавлика» выстроились на первом этаже больницы в очередь. Наверное, это была самая тихая в мире очередь. Подходящей оказалась группа крови только у одной, у Натальи Кочетковой. Эффектная восемнадцатилетняя Наталья находилась в положении «на выданье». Так именовали тех, кто по достижению совершеннолетия покидал детдом и выходил в большую взрослую жизнь. Наталья уже «била копытами», у нее было множество планов завоевания столицы. Один лучше другого.
Ее подопечная восьмилетняя Надя Соломатина была замкнутой девочкой. Прилежной, старательной, но крайне застенчивой. Ни в каких шефских концертах никогда не участвовала, совершенно не обладала никакими талантами. Не пела, не танцевала. Явно ей в младенчестве на одно ухо наступил медведь, на другое слоненок.
Короче, Наде Соломатиной перелили кровь Натальи.
И произошло необъяснимое, непонятное, непостижимое… Надя мгновенно выздоровела. Буквально уже на следующий день, порхала по коридору больницы и танцевала что-то из репертуара Большого театра.
Врачи маленькой районной больницы только улыбались и качали головами.
Дальше больше. Надя запела! Но как!!! Ее сильному, чистому, красивому голосу могла бы позавидовать любая профессиональная певица. И пела она абсолютно «взрослым» голосом. Что в ее восьмилетнем возрасте было просто невозможным. Любой родитель знает, в этом возрасте голосовые связки ребенка еще окончательно не сформированы. Тем не менее, факт оставался фактом.
Надя Соломатина пела как вполне законченная профессиональная певица.
Правда, одна тонкость. Вернее, странность и загадочность. Надя Соломатина могла петь только в том случае, если ей «помогала» Наталья. Если стояла за ее спиной, напрягалась и мысленно пела вместе с ней, если всеми фибрами души посылала ей невидимые импульсы. С того дня, когда они обе лежали в одной палате на соседних кроватях, и кровь одной медленно перетекала в ослабевший организм другой, между ними установилась необъяснимая «кровная» связь.
Именно на эту «тонкость», необъяснимость, загадочность в «Журавлике» тогда никто и внимания не обратил.
Тысячу раз оказался прав гениальный Николай Васильевич Гоголь, когда утверждал: «В природе существует множество явлений, необъяснимых даже для обширного ума!».
Наталья вскоре уехала в Москву, поступила на завод им. Войкова и получила койку в общежитии. Но каждую субботу приезжала в «Журавлик». Занималась с Надей вокалом и пластикой. Никто этому особенно не удивлялся. Они давно стали как бы родными сестрами. Напористая Наталья поставила перед собой вполне конкретную задачу. Сделать из Нади эстрадную звезду. Не меньше. Уж если желать чего-то всеми силами души, то сияющих вершин. На меньшее Наталья не была согласна.
— Ты еще недостаточно подготовлена.
— Больше не могу терпеть! — обреченным голосом заявила Надя. — Через год мне уже будет шестнадцать. Другие в моем возрасте…
— Осенью тебе будет только пятнадцать, — строго сказала Наталья. Она повернула голову от стены, поправила волосы.
— Не могу больше ждать. Век женщины очень короткий.
— Это ты мне говоришь? Ты мне!?
— Да, я тебе! — с вызовом ответила Надя.
«Все-таки, она абсолютный ребенок!» — думала Наталья.
— Знаешь, он совсем старый, — без перехода, и без всякой связи с предыдущим, заявила Надя. — Ему лет тридцать. Или даже больше.
— Для начала хотя бы узнай как его зовут! И вообще, кто он такой? Обязательно покажешь его мне. Поняла? Может, он давно женат.
— Для меня это не имеет значения. Он добрый. И очень несчастный.
— С чего это ты решила?
— Глаза. У него глаза, как у побитой собаки.
— Разберемся! — жестко пообещала Наталья. — Тебе рано думать о мужчинах.
— Конечно, сначала я хочу на сцену! Петь! — обиженным тоном заявила Надя. — Жить не могу без сцены! Если не возьмут, покончу жизнь самоубийством!
— Сначала надо сделать тебе новые глаза.
— Да-а… Глаза-а… — обиженно протянула Надя. — Надо. Конечно. Певица в очках — полный отстой. Кто на такую смотреть будет? А где взять денег? Новые глаза, небось, кучу баксов стоят.
— Небось! — кивнула Наталья. — Не плачь, баксов я поднакопила. У меня есть одна знакомая врачиха, сделает со скидкой.
— Где ты их заработала? — облизнув губы, спросила Надя.
— Тебе этого лучше не знать.
Надя неожиданно замерла, медленно сняла очки, посмотрела в окно, вздохнула.
— Что с тобой опять? — насторожилась Наталья.
— Кажется, я по-настоящему полюбила! — со слезами на глазах трагическим тоном изрекла Надя.
«Когда кажется, креститься надо!» — подумала Наталья.
Написать роман о самой загадочной египетской царице, несчастной и несравненной Нефертити, действительно, не кот начихал. Леониду эта мысль пришла внезапно. Выплыла откуда-то из подсознания, как далекое воспоминание, которое надо просто успеть быстро записать. Иначе улетучится, растворится в повседневных заботах.
Года три назад кто-то из друзей подарил ему в день рождения миниатюрный бюст. Точную гипсовую копию того, который хранится где-то в Европе. Тогда Леонид особого внимания на него не обратил. Поставил на полку и забыл. Только потом, когда разбегались с Валентиной рука почему-то сама, помимо желания, сняла крохотный бюст прелестной женщины с полки и засунула в чемодан. Переехав к матери на Светлый проезд, Чуприн первым делом поставил бюст на свой письменный стол. Чуть справа от пишущей машинки на деревянную подставку. Он и раньше работал в основном на квартире у матери. В тесной комнатушке у окна всегда хорошо работалось.
Как-то вечером, сидя над очередной рукописью, Леонид вдруг, (именно «вдруг», внезапно, как порыв ветра, даже мурашки по спине пробежали!), ощутил на себе взгляд загадочной царицы. От бюста Нефертити явно исходили невидимые токи. Она посылала ему сквозь века флюиды, не почувствовать которые мог только бесчувственный чурбан, напрочь лишенный воображения и фантазии. В этом не было никакой мистики.
Предметы искусства излучают энергию, давно научно доказанный факт.
Леонид Чуприн бесчувственным чурбаном не был. Скорее, наоборот. Был тонкой и восприимчивой натурой. Он и сам не заметил, как отложил в сторону рукопись о своей поездке на русский Север, о Кижах, о Соловецком монастыре, и с каким-то судорожным упоением, начал страницу за страницей покрывать своим корявым почерком.
