Лина Дорош - Весло невесты

— Скажите, пожалуйста, где можно поблизости выпить кофе?

Если к Вам когда-нибудь обращались на монгольском языке, то Вам не надо объяснять, что за реакция была у прохожего. То ли он не понял, то ли не поверил, то ли решил, что его разыгрывают. Человек молчал.

— Извините, кофейня какая-нибудь поблизости есть? — я сказала на всякий случай громче.

Человек молчал.

— Вы меня слышите? — я сказала громко, как могла, и показала руками на уши.

— Да, — на что он среагировал: на звук или жест — было не понятно.

— Вы кофе пьете? — я не нашлась, как руками показать слово «кофе».

— Да, — мужчина часто моргал.

— А где? — я перестала махать руками, чтобы его не напугать окончательно.

— Дома и на работе, — и, как в сюрреалистическом кино, он просто пошел дальше.

— Спасибо, — сказала я уже тихо и в воздух.

После третьего такого допроса стало ясно, что кофе в ближайшей перспективе мне не светит, если только я не сварю его дома или не устроюсь для этого прямо сейчас на работу. Тогда в качестве моральной компенсации стала искать другие вопросы, которые ставят шмелевцев в тупик так же, как и кофе. Такими вопросами оказались самые что ни на есть простые, на взгляд жителя мегаполиса, а для шмелевцев — это вопросы, без шуток, из разряда «быть или не быть». Гамлетовский вопрос номер один — понятно, про кофе. Номером два стал вопрос: «Где ближайшее Интернет-кафе или Интернет-клуб?» Самыми популярными ответами опять стали «дома» и «на работе». А вот вопрос номер три оказался открытием дня.

Я обнаружила, что начал рваться кошелек, поэтому без задней мысли спросила прохожего: «Где здесь продают кожгалантерею?». Эффект был, будто я спросила не просто на монгольском, а, например, на монгольском про факторинг. Даже улыбка сумасшедшей американки, которую я попыталась изобразить, не помогла собеседнику вспомнить, что такое «кожгалантерея». Я попыталась спросить по-другому: «Где можно купить кошелек или сумку?» В глазах собеседника случилось просветление и радость узнавания, и меня послали до ближайших кошельков. На другой край центра города. Ходьбы туда было минут пять, но кошелек я уже расхотела покупать.

Вопросов решила больше не задавать. На сегодня открытий было уже в самый раз. Ноги несли в противоположную от кошельков сторону — к храму. Оказалось, церковь расположилась за городом. Дорога до нее только с балкона виделась короткой. На самом деле пришлось пройти около километра, да еще подниматься на холм. Хотелось помолчать, поставить свечу, постоять под куполом. Вдруг навернутся слезы? А от них недалеко и до смеха. Дыхание слегка сбилось. Всё-таки столько пройти пешком, да еще подъем. Не гора — холм, но довольно крутой и тропинка узкая. Дыхание сбилось. Слегка. Стыдно. Стыдно слегка, но стыдно. Дыхание у меня не сбилось. Я самым банальным образом запыхалась. Так сильно, что хватала ртом воздух как рыба. Хочется, конечно, списать на крутость подъема и избыток кислорода, но понимаю, что дело в другом. Отвыкла ходить и спортом давно не занималась. Надо срочно возвращать полезные для дыхания привычки. Срочно. За это и помолюсь, за здоровье. Чтобы всем. Дыханию вернулся какой-никакой ритм. Я уже подошла к храму, но сбоку. Оставалось пройти еще несколько метров до центральных ворот. И здесь меня ждал сюрприз.

Ворота храма оказались заперты на здоровый засов. Я даже не сразу поняла, что это такое. Мы привыкли к замкам. Сейф-дверь, на которой ручку не сразу найдешь, не то что замок. А тут здоровая деревяшка во всю ширину ворот, аккуратно так вставлена в кованые дверные ручки. Храм с виду ухоженный, свежепокрашенный и купола недавно золотом покрыли. И бурьяна вокруг нет. А засов навел на мысль, что церковь закрыли в революционные годы на самый надежный по тем временам запор, вот она и стоит. Но как могли так сохраниться стены и купола? Послышались шаги. Я вздрогнула. Со стороны алтаря вышел батюшка, перекрестился и направился куда-то от храма, но увидел меня. А я уставилась на засов как баран на новые ворота. «Голова не покрыта, в штанах еще…», — мелькнуло в голове. Батюшка остановился. Я тоже не двигалась с места. И не говорила ничего. И не кланялась.

— Хотела чего, приблудная? — он прокричал, чтобы не подходить ко мне.

Я продолжала стоять и молчать. Батюшка наморщил лоб и пошел в мою сторону.

— Спрашиваю: хотела чего, приблудная? — он говорил уже не повышая голоса.

— И Вам здравствуйте, как так, что храм среди бела дня закрыт? — я решила, что забуду про «приблудную», если он больше меня так не назовет.

— Не обижайся, я ж правду сказал. Ты и сама про непокрытую голову и брючонки подумала. Ведь подумала? Подумала? — очки батюшки сверкали на солнце.

— Ну, подумала. Так это еще не повод «приблудной» называть, я ж не собака, — я щурилась, глядя на батюшку, потому что он встал как назло между мной и солнцем.

— А всё равно приблудная.

Мне стало смешно.

— Вы и сами чудной, батюшка.

— Вот, заулыбалась — это хорошо, — батюшка начал как-то смешно приседать, — меня Отцом Матфеем зовут, а тебя каким именем крестили?

— Ярослава. Только по крещению ли — не знаю, — пока он приседал, я развернулась так, чтобы стоять спиной к солнцу.

— А крещеная? — отец Матфей пытался закрыть ладонью глаза от солнца, — чего вертишься? Наверняка ведь загорать ходишь — вот и стой против солнца, загорай себе! А у меня оптика на глазах! От нее эффекты всякие дополнительные и неудобства на свету!

— Крещеная, — я улыбалась, но с места не двигалась.

— Надо знать имя по крещению, непорядок так-то. Вот видишь, и тут я прав, что приблудной назвал, — отец Матфей вытирал слезы, — есть в тебе милосердие али и слова такого не знаешь?

Я развернулась на девяносто градусов, чтобы солнце перестало слепить и меня, и его.

— Только из уважения к оптике.

Отец Матфей насупился.

— Шутка, не сердитесь. Вы всегда такой веселый, отец Матфей?

— Так ведь уныние — грех тяжкий. Знать должно, — он прищурился.

Внешне отец Матфей очень соответствовал своему бодрому громкому голосу. Он оказался молод, лет тридцати — тридцати пяти. И росту совсем не великого. Без шапки так и вовсе ниже меня. Приятный брюнет. С шикарной бородой. Светская характеристика, конечно, но как по-другому сказать? На курносом носу сидели круглые очки. На круглых щеках — круглый румянец. Он весь был какой-то круглый, без резких переходов и границ. Под рясой проступало крепко сбитое тело. А потом мой взгляд неожиданно упал на ботинки, и я замерла в изумлении.

— Отец Матфей, что это у Вас под рясой? — я не могла удержаться и показала рукой на его ноги.