Барбара Виктор - Друзья, любовники, враги
— Ты хоть ел что-нибудь? — спросил Рафи, усевшись на софу рядом с Гидеоном.
Тот пожал плечами.
— Я даже не замечаю, как день сменяет ночь.
— Я принес тебе кое-что.
— Напрасно, я не голоден.
Рафи вытащил несколько папок.
— Не беспокойся, здесь только пища для размышлений, — сказал он с улыбкой. — Я бы хотел, чтобы ты прочел все, что мы собрали на эту молодую особу, а также хорошенько рассмотрел фотографии.
— Зачем?
— А затем, чтобы, когда ты с ней встретишься, ты не только знал о ней все, но смог бы ее узнать.
— Я узнаю ее, — заверил Гидеон.
Когда он достал из папки фотографию, на его лице появилось странное выражение. На фотографии, сделанной, по-видимому, при помощи сильного телеобъектива, Саша как раз выходила из-под душа.
— Разве это было так необходимо? — удивился Гидеон.
— Да в общем нет, — пожал плечами Рафи. — Просто наш человек в Риме получил новый объектив, и, вероятно, ему не терпелось его опробовать.
— В этом не было необходимости, — повторил Гидеон.
— Почему бы тебе не взглянуть на другие фотографии?
Гидеон отрицательно покачал головой. Во всяком случае он понимал, что не способен притворяться. Он не мог, как это бывало прежде, начинать все сызнова, словно это случилось впервые.
— Кое-какие фотографии, чтобы можно было составить общее впечатление, — объяснял Рафи. — Вот, например, снимок, который прилагался к служебной анкете.
— Откуда они у тебя?
— От ФБР, естественно.
— Рафи, — начал Гидеон, — на меня это не подействует.
— Что не подействует?
— Ну… просто я не смогу.
— Если не сможешь ты, — спокойно сказал Рафи, — то сможет Карами.
Руками Карами было организовано несколько террористических актов. Гидеон помнил о каждом. Однако один инцидент особенно врезался в его память, случилось это одиннадцать лет тому назад. Мириам была на последнем месяце беременности. Как раз в это время разбился самолет, в котором сработала бомба. На Гидеона произвело особенное впечатление не место катастрофы, не обломки самолета и даже не то, что нарушена безопасность Израиля. Происшедшее стало для него страшным примером подлого предательства, когда в жертву принесено существо слабое и совершенно беззащитное — молодая женщина, по наивности доверившаяся человеку, которого она едва знала и который так жестоко сыграл на ее чувствах.
Один из людей Карами соблазнил одну молоденькую немку. Она забеременела, и он обещал на ней жениться. Были сделаны соответствующие приготовления, и девушка отправилась на самолете в Наблу, на оккупированные территории, где ее должны были встретить родители будущего мужа. Рейс был транзитный — через Тель-Авив. Девушка села в самолет. В своем чреве она везла ребенка, а в чемодане взрывчатку и часовой механизм, который сработал, когда самолет пролетал над Грецией. Девушка погибла вместе с более чем двумястами пассажиров, находившимися на борту. Гидеону понадобилось две недели, чтобы раскопать все подробности этой диверсии. Мириам была уже в роддоме, когда он узнал об этом человеке, который хладнокровно убил своего еще не родившегося ребенка, и все то время, пока Мириам находилась в больнице, Гидеон не мог думать ни о чем, кроме как о том, другом младенце, убитом в материнском чреве.
— Известно ли твоему человеку в Нью-Йорке о том, что ты ею интересуешься? — спросил Гидеон, рассматривая одну из фотографий.
— Все, что мы сделали, это вежливо попросили Глика начать свой новый сериал, пригласив в качестве главного героя Карами.
— А что известно ей?
— Только то, что предложена новая тема.
— Согласится ли она брать у Карами интервью после того, что видела в Риме? — спросил Гидеон, удивившись собственному спокойствию, с которым он говорил об убийце сына.
— Она не так глупа, чтобы отказаться, и понимает, что с ее участием или без оного, но программа будет запущена… Однако, — добавил Рафи, и его глаза сузились, — она, конечно, потрясена.
Гидеон промолчал.
— Впрочем, нам нет до этого дела, — продолжал Рафи, не дожидаясь, пока Гидеон выразит согласие. — Глик займется ею, и нет никакой надобности разбираться в ее психологии. Она выросла в Нью-Йорке. У ее отца был газетный киоск, который потом пришлось продать. Отец играл на бегах и промотал не только киоск и дом, но и вообще все, что у них было. Кроме любви к лошадям, он имел также страсть к женскому полу. В конце концов, им пришлось всей семьей сняться и отправиться в далекий Коннектикут. Там присоединились к какой-то сельхозкоммуне, которая занималась разведением цыплят. — Тут Рафи слегка улыбнулся. — О, отец у нее был марксистом. Настоящим еврейским марксистом левого толка. Еще в 50-х его партийный энтузиазм кипел вовсю — Розенберги, сегрегация и все такое, — а потом дело заглохло само собой. К счастью, причины, по которым ему пришлось бежать в глушь на куриную ферму, ограничивались лишь преследованиями кредиторов.
Рафи снова полистал досье.
— В семье было двое детей — Саша и Элик. Элик кончил плохо. Увлекся наркотиками, скандалил с отцом, который, надо заметить, имел крутой нрав, и вскоре погиб, разбившись на мотоцикле… Что было потом, не трудно угадать. Отец пустился во все тяжкие по борделям, путаясь с девчонками моложе собственной дочери… В конце концов мать забрала Сашу, и они уехала обратно в город. — Рафи наклонился и поднял с пола упавший листок. — Мать стала попивать. Не то чтобы чересчур, но и трезвой бывала редко. Саша работала и помогала ей деньгами. Они виделись раз в неделю, но и одного раза матери было достаточно, чтобы затеять очередную ссору. Потеряв работу, мать все время проводила в дешевом кафе на Таймс-Сквер, где целиком предалась своему старому увлечению картами таро и уж ничем, кроме гадания, не интересовалась. Впрочем, Саша относилась к ней с неизменным уважением.
— Посмотрим, что еще, — пробормотал Рафи, копаясь в бумагах. — Мрачное детство на куриной ферме Саша перенесла лишь благодаря тому, что зарылась в книги. Она стала писать для школьного журнала. Она писала о своем восхищении Джоан Дидион и Эриком Хоффером, а также о своей единственной мечте — о театре. Да, так оно все и было, — сказал Рафи, хлопая ладонью по папкам. — Во всяком случае, здесь есть и об этом.
— Что же потом сталось с ее мечтой о театре?
— После школы она поступила в колледж и подрабатывала где только можно по вечерам — официанткой, кассиршей в кинотеатре, — чтобы платить за уроки по театральному искусству. Ее мечтой было стать сценической актрисой, хотя ее карьера как актрисы сразу оказалась под вопросом из-за того, что Саша слишком рьяно защищала свои воззрения на театр вместо того, чтобы так же рьяно овладевать основами актерского мастерства. Вероятно, она могла бы добиться большего в кинематографе, однако не питала к последнему никакого интереса. Ее первой профессиональной удачей стала второстепенная роль в мыльной опере, и, если бы она не забеременела, ей, без сомнения, предложили бы роль первого плана.
