Аманда Эшли - Свет во тьме

— Что тебе здесь надо?

Габриель не отвечал. Чувство вины поднималось в нем перед лицом этой старой женщины, чистой душой и сердцем.

— Отродье дьявола, — прошептала она. — Зачем ты здесь?

Ее слова побудили его к поспешному ответу:

— Я здесь не затем, чтобы повредить ей, уверяю вас.

Прижав четки к груди, сестра Мария-Жозефа сжала распятие из слоновой кости.

— Убирайся! Вон! Габриель качнул головой.

— Я должен осмотреть ее, хотя бы одну минуту.

Несмотря на почтенный возраст и тщедушную комплекцию, сестра Мария-Жозефа храбро встала между ним и Сарой.

— Ты не получишь ее! — Она подняла четки с распятием, потрясая ими перед ним. — Убирайся, я говорю!

Габриель сделал шаг назад, а затем, призвав свои сверхъестественные способности, заглянул женщине глубоко в глаза, проникая через них в ее сознание.

— Сядьте, сестра, — спокойно сказал он.

Очень медленно, двигаясь неестественно заторможенно, она вернулась к креслу и уселась в него.

Габриель воздел руки над ее лбом.

— А теперь спи, — произнес он спокойным, усыпляющим голосом.

Он уловил лишь ничтожную долю сопротивления-старушка была бессильна перед черной властью пережившего не одно столетие. Ее веки опустились, голова качнулась вперед, и она погрузилась в забытье.

Габриель тихо подошел к постели и взглянул на Сару. Волны страха и жалости поднялись в нем, когда он увидел ее руки, покрытые волдырями. Он откинул простыню, и слезы потекли из его глаз при виде страшных ожогов на ее груди и ногах. Удивительным образом лицо ее не пострадало.

Она простонала. Это был слабый звук агонии, пронзивший его до глубины души. Он прижал пальцы к пульсу на ее горле, едва различая его. Сердце еле билось, и жизненные силы были на исходе. Она умирала.

— Нет! — закричал он, подхватывая ее на руки и унося прочь из комнаты, из приюта, мимо остолбеневших сестер, загипнотизированных его чародейской властью.

С нечеловеческой скоростью он помчался к своему аббатству. Сара безвольно лежала у него на руках, учащенно дыша. Казалось, она ничего не весит, так легко он нес ее.

— Боже, не дай ей умереть, умоляю, не дай ей умереть, — без конца молил Габриель от всего сердца, хотя и не верил, что Бог услышит его.

Добравшись до аббатства, он положил ее на пол в большом зале, где обитал сам. Одной лишь горячей силой взгляда разжег огонь в очаге и, сняв плащ, постелил его рядом. Сердце его изнемогало от страха за нее. Она казалась неестественно неподвижной, тело ее, там, где его не обожгло пламя, было мертвенно-бледным.

Глаза застилали слезы. Всхлипнув, Габриель вскрыл себе вену и, раскрыв губы Сары, приставил к ним кровоточащее запястье, заставляя капли стекать в ее рот. Одна капля, две… Дюжина. Как много можно ей дать?

Почувствовав, что достаточно, он закутал ее отороченным мехом плащом и взял на руки. Вместе с ней Габриель опустился в свое любимое кресло и уставился на языки пламени в очаге.

Он баюкал ее на коленях всю ночь, присматривая за пламенем в очаге, слушая ее слабые стоны и горячее дыхание. Она призывала свою мать, отца, а однажды выкрикнула его имя, умоляя прийти к ней, спасти ее.

— Я уже с тобой, дорогая, — шептал он. — Я спасу тебя.

Габриель уже чувствовал приближение восхода, понимая, что скоро ему придется оставить Сару. Он держал ее так долго, как только мог, пока его тело не отяжелело и не онемело. Тогда он нехотя встал и устроил девушку, закутанную в плащ, рядом с очагом, мучительно страдая при мысли, что у него нет для нее постели и одеял. Нет одежды. Тут он воспрянул духом: раз он думает об одежде для нее, значит, чувствует, что она выкарабкается, а его чутье уже давно не подводило его. Она будет жить, потому что он успел дать ей свою проклятую кровь. Жаль, не еды, чтобы покормить Сару, когда она очнется, только бутыль старого красного вина. Он оставил вино у очага, чтобы сразу попалось ей на глаза Ему пора было удалиться.

Ноги его словно налились свинцом, когда он спускался вниз в подземелье, затворяя за собой дверь. Сара в доме, и он должен спать рядом с мертвыми останками.

Габриель пробудился, когда солнце уже клонилось к закату. В воздухе стоял запах дождя. Он помчался, перешагивая через две ступеньки, спеша к ней сквозь узкий коридор.

Сара лежала там, где он и оставил ее, в сиянии разметавшихся золотых волос.

Шепча ее имя, он встал рядом с ней на колени, откинул плащ и оглядел с головы до ног, пока у него не вырвался вздох облегчения. Она выздоравливала. Не так быстро, как мог бы он, но признаки улучшения были налицо. На коже еще оставались раны от ожогов, но мелкие волдыри уже полопались и теперь стягивались, подсыхая.

Он осторожно укутал ее плащом, облегченно прикрыл веки — тяжесть спала с его души. С ней все будет в порядке.

— Габриель?

Очнувшись от размышлений, он обнаружил, что Сара уставилась на него широко раскрытыми глазами, вздернув от изумления брови.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.

— Ужасно. Что произошло?

— В приюте был пожар.

— Пожар! Но отчего он случился?

— Я не знаю

— А сестра Мария-Жозефа уцелела? И что с детьми? — В глазах ее сверкнули слезы при мысли о младших, которых она любила утешать и которые утешали ее… Неужели они погибли?

— Не знаю, Сара, но сделаю все, чтобы узнать.

— Спасибо.

Она смотрела куда-то поверх его плеча.

— Где мы?

— Мы там… где я живу.

— Здесь? — Сара удивленно оглядывала огромный пустой, за исключением высокого кресла, зал. Стену с выцветшими контурами, оставшимися после снятия большого распятия. Единственное окно было закрыто плотной черной шторой. Она подумала, что это очень странное место.

— Что это?

— Когда-то это был монастырь.

— И ты живешь здесь? — Она нахмурилась, чувствуя смутные воспоминания о кошмарной ночи. — Кажется, меня забрали в госпиталь… Как же я могла оказаться здесь? — Она смотрела на него, ожидая объяснений.

— Ты голодна? — спросил он, резко меняя тему.

— Нет. Я лишь хочу знать, как оказалась здесь.

— Хочешь пить.

Было очевидно, что он не желает отвечать, а Сара была слишком слаба, чтобы упорствовать.

— Я хочу пить, — сказала она, чувствуя внезапную сухость во рту.

Кивнув, Габриель наполнил вином бокал, и ее рука протянулась навстречу.

Но тут он увидел ужас в ее глазах, когда она глянула на свою руку с покрасневшей, покрытой отвратительными коричневыми струпьями кожей.

— Сара…

— Моя рука. Что случилось с моей рукой? С моими плечами?

Она сбросила плащ, и то, что она была голой, не подействовало на нее так ужасно, как следы ожогов, покрывавших ее руки, ноги и грудь.