Наталья Потёмина - Планы на ночь
У лестницы, на корявом старом пне, стоял большой круглый аквариум. Я подошла ближе и не увидела в нем ничего, кроме камней и водорослей.
— Знакомься, это Маруся, — сказал Никита, выходя из кухни с туркой в одной руке и двумя керамическими кружками в другой.
— С кем это ты меня знакомишь? — удивилась я.
— С Марусей. Маруся — моя рыба, неужели не видишь?
Я стала внимательно всматриваться сквозь аквариумное стекло и наконец узрела между камнями невзрачную маленькую рыбку какого-то непонятного цвета.
— Где ты ее взял, такую страшную?
— В метро купил.
— В самом деле, в метро? — не поверила я.
— Ну не совсем в метро, — Никита постучал пальцем по толстому аквариумному стеклу, — мужик в переходе пристал: «Купи, да купи!» Ему, видимо, на бутылку не хватало, а Маруся должна была эту проблему решить. Он держал бедную в целлофановом пакете, такую жалкую, такую тоскливую… Глаза грустные-грустные… Ну я и не смог пройти мимо. Дай, думаю, возьму на жареху, все равно дома жрать нечего.
— Ну ты зверолюб. А почему не съел, почему Марусей назвал?
— В твою честь! Разве не ясно?
— Ну все! Поразил и смял. Всем буду рассказывать и гордиться. Раньше именами любимых женщин звезды называли, «мерседесы» всякие. А мной рыбу назвали. Причем серую и холодную.
— Ну, может она и холодная, но никак не серая. И вообще, эта рыба с ярко выраженной индивидуальностью.
— И в чем же эта индивидуальность проявляется? — удивилась я.
— А в том, что Маруся показывается только тем, кто ей понравился, а те, кто ей пришелся не по душе, ее в упор не видят. Для них она в невидимку превращается.
— А ты желание загадывать не пробовал?
— Пробовал, то-то и оно! — обрадовался Никита.
— И что, сбылось?
— Еще как! Вот загадал, пусть мне Маша позвонит, и ты тут как тут, по моему хотению, по Марусиному велению.
— Да иди ты?
— Точно говорю.
— А самому, без рыбы, слабо было позвонить?
— Ты просто меня опередила.
— Да, я такая! — возгордилась я. — Звонить всегда, звонить везде, до дней последних донца. Звонить и никаких гвоздей — вот лозунг мой и солнца.
— Солнце мое, пойдем наверх, я покажу тебе вид из окна.
И действительно чего тянуть, подумала я. Там наверху у него кровать и все такое. Для чего я, собственно? Не кофеи же распивать?
9
Если человек долго голодал, прямо-таки помирал с голоду, то его сразу кормить досыта никак нельзя, он может умереть.
Если человек долго не трахался, то с ним тоже нельзя так сразу помногу и подолгу, он может концы отдать и улететь на небо. Хотя не так давно я уже пыталась что-то подобное проделать. Но, видимо, энергии было еще недостаточно. И вот только теперь, основательно подзаправившись, лежу я на большом пушистом облаке и рассматриваю пальцы своих ног.
— У тебя пальцы на ногах точеные, как пульки, — сказала как-то Юлия, — я бы за такие обалденные пальцы все свои ноги отдала.
— Спасибо. Но я как-то к своим пальцам больше привыкла, — ответила я.
— Вот смотрю на тебя, Маня, и не понимаю, что мужики в тебе находят? — продолжала Юлька. — Пальцы это, конечно, хорошо. Но их редко кто видит, а кто видит, тот в пальцах ни фига не разбирается. Всем подавай ноги, задницу, грудь. А мимо такой высокоинтеллектуальной штуки, как пальцы ног — заметь, ног, а не рук, руки всегда можно сделать, — так вот, именно мимо ног все проходят, не опустив головы. Не соизволив удивиться, восхититься и обрадоваться. А тут такая красотища пропадает! Пулька к пульке! Мечта снайпера! А не какие-нибудь корявые сучковатые корни, на которые и наступить не жалко… И ведь больше ничего, ни кожи, как говорится, ни рожи.
— Ну не скажи, — оправдывалась я, — у меня еще волосы на теле не растут почти нигде. А кожа у меня гладкая, как у Клеопатры.
— В наше время у кого деньги есть, тот и Клеопатра. Так тебе эпиляцию сделают — закачаешься. Одна моя приятельница себе на лобке «мерседес» сэпелировала.
— Сколько же надо там волос иметь? — поразилась я. — И сколько надо выдернуть, чтобы колеса получились, окна, фары всякие…
— Дура необразованная. Не «мерседес», в смысле весь. А только его товарный знак. Кружочек такой и три палочки внутри, понятно?
— Ты со мной как с идиоткой разговариваешь. Конечно, поняла. Только не поняла, зачем ей это надо было?
— Ты что? — Юлька больно постучала кулаком по моему лбу. — Знаешь, как мужики тащатся? Он, то есть мужик, может, о «мерседесе» всю жизнь мечтал. А тут такой сюрприз — имей сколько хочешь и удовольствие получай. А ты — «Клеопатра», е-мое.
— Зато с пальцами ног.
— Да уж. Этого у тебя не отнять.
Не отнять у меня пальцы, не отнять у меня этот день, не отнять у меня этот вечер, не отнять у меня этот фонарь, что светит где-то внизу, и только его плоские желтые лучи упираются в облако, на котором я все еще никак не скончаюсь.
Сколько можно варить этот поганый кофе? Мне уже ничем нельзя помочь. Никакой кофе не поднимет меня на ноги. Ни пожар, ни землетрясение, ни наводнение, ни бог, ни черт и не герой, ни сват, ни брат, ни Чук, ни Гек, ни тьма, ни свет и так далее. Я здесь родилась, я здесь и умру. Если не выгонят. А если выгонят? Неудобно как-то будет. Лучше самой.
— Маш, тебе с сахаром или без? — прокричал снизу Никита.
— Мне с бутербродом, если можно. Есть очень хочется, — ответила я.
Надо одеться. Хотя бы чуть-чуть. Крошки на голом теле будут смотреться неряшливо.
Откуда только силы взялись. Я натянула на себя то, что нужно было натягивать, застегнула то, что нужно было застегивать, и спустилась вниз, чтобы предстать пред светлы очи Никиты усталой, но довольной.
— Ты что, не останешься? — удивился Никита.
Удивиться-то он удивился, но как-то не очень убедительно. Типа даже кофе не попьешь? Я сразу сникла. Куда только все делось.
— У меня еще дома дела, — засуетилась я.
— Какие дела на ночь глядя?
— Заказ намечается неплохой. Завтра встреча. Надо подготовиться.
— Успеешь, побудь еще немного.
— Не могу, правда.
— Я тебя отвезу?
— Что ты, сейчас такие пробки. Лучше я на метро, дорогу знаю, не заблужусь.
— Ты обиделась на что-то?
На что я могла обидеться? Что я маленькая, что ли? Просто мне так хотелось остаться, но я уже приготовилась уйти.
— Кофе совсем не сладкий, — растягивая время, сказала я. — А я люблю сладкое.
— Исправлюсь, виноват, — обрадовался Никита. — Три ложки?
— Лучше четыре.
Мы стояли разделенные столом, как пропастью во ржи, и вели какой-то бестолковый разговор.
