Татьяна Туринская - Сволочь ты, Дронов!
— Ух ты! — в очередной раз воскликнула она. — Икра! Красная!
Для нее это был не просто деликатес. Собственно, из перечисленных продуктов более-менее привычным, но не обыденным для них с матерью был разве что сыр, да и то не в таком количестве и уж совсем не такого качества. 'Охотничьи' не то сосиски, не то колбаски она видела впервые в жизни, как и натуральную вырезку. Окорок ела разве что на днях рождения у Жанки, раз в год. Икра же для Альки была самой настоящей, без натяжки, роскошью.
— Ух ты! — других слов в данную минуту Алька попросту не находила.
А на табуретке лежали не поместившиеся на столе коробка 'Птичьего молока' и банка консервированных ананасов. Надо же, и про десерт не забыл!
Мать с дочерью стояли и молча разглядывали нежданно свалившееся на их головы гастрономическое счастье. И это в самый разгар перестройки, на дворе — 1989-й, в магазинах — пустые прилавки. За несчастной вареной колбасой приходилось ездить в Москву, покупая сразу батонов десять — себе, друзьям и ближайшим соседям, чтобы и они не забыли Рябининых, когда сами поедут отовариваться.
Алька украдкой взглянула на мать. У той в уголках глаз блеснули слезы. А у Альки почему-то так больно защемило сердце: мама всю жизнь работает, как проклятая, а позволить себе может только салатик Оливье и тушеную со свининкой капусту, да и то раз в год, 'под елочку'. А тут… За минуту позора?.. Да и позора ли? Еще час назад Алька бы не назвала это позором. И только теперь стало по-настоящему стыдно. Если за то, что вчера произошло, заплатили так дорого — значит, это и в самом деле был позор. Самый настоящий позор. Непоправимый…
Бесконечно долгих три дня не происходило ровным счетом ничего. Едва отсидев ежедневных шесть уроков, Алька бежала на почту, хватала приготовленные телеграммы. Едва справившись с работой, тут же пулей неслась домой. На все Жанкины предложения погулять ли, сходить ли в кино или на дискотеку отвечала отказом. Впервые в жизни Жанна столкнулась с Алькиным упорством. Не объясняя причины, та просто отказывалась категорически. Произносила безапелляционным тоном твердое 'Нет', и тут же переводила разговор в иное русло. А то и вовсе вдруг замолкала, замыкаясь в себе.
Алька боялась пропустить очередной визит Дронова. Уверена была — он еще придет, он обязательно придет, он не сможет не прийти. Если он сумел уловить тайное Алькино желание еще до того, как она сама его осознала, значит, не сможет не уловить его теперь, когда вся ее душа только, кажется, об одном и кричит: приди, приди, приди!
За прошедшие дни Алька совсем запуталась. Теперь ей было жутко, просто таки невероятно стыдно за свое поведение, за тот свой не то вздох, не то стон. За то, что не прогнала вон, даже не попыталась прогнать, даже не произнесла сакраментальное 'Нет'. Ведь при всем желании ни один нормальный человек не принял бы сладострастный протяжный стон за категорический отказ. А даже если бы и засомневался в ее желании, то податливость ее тела, тот ее жуткий приглашающий жест… Даже нет, какой там жест?! Жест можно сделать рукой. В крайнем случае ногой. А так, всем телом… Вернее, филейной его частью… Ох, Боже, как же она могла так растаять-то, поплыть? Ведь и правда вела себя, как шлюха. Немудрено, что Дронов так себя повел с самого начала. Видимо, на расстоянии почувствовал в ней эту шлюховатость. И именно поэтому посчитал необходимым заплатить за сеанс. Как профессионалке. За неоконченный сеанс…
Боже, ужас-то какой! Как стыдно! Но почему-то более стыда Альку сжигало желание вновь увидеть Дронова. Пусть просто увидеть. Пусть как в прошлый раз, когда он даже не поздоровался, не попрощался. Когда обратился к ней лишь двумя фразами. Сухими, безучастными, безликими. И пусть сухими, и пусть безликими! Пусть даже и вовсе не скажет ни слова! Только бы увидеть, только бы хоть на одно мгновение взглянуть на него, столкнуться своим бесстыжим взглядом с его, жадным и раздевающим. И пусть не будет слов, пусть! Он ведь и без слов все поймет, Алькины глаза все расскажут ему, все-все! О том, как ей стыдно, о том, как, невзирая на оглушительный стыд, она рада тому, что произошло. И о том, что ей этого мало, бесконечно мало! О том, как жалеет она, что мать пришла в самую неподходящую минуту. О том, как хочет Алька снова почувствовать на своем теле его теплые требовательные руки…
А мать как будто забыла о том, чему оказалась невольной свидетельницей. Ни глядя телевизор, ни поедая драгоценные деликатесы не поминала ни имени Дронова, ни самого факта Алькиного падения. Как будто ничего и не было. Как будто все эти деликатесные блага свалились на них с дочерью просто так, словно бы случайный выигрыш в лотерею. И на Альку больше как будто не злилась. В доме все эти три дня царили мир да гладь, да Божья благодать. Ни дать, ни взять — примерное семейство.
А на четвертый день опять пришел Дронов. Алька оказалась права — он действительно уловил ее молчаливый призыв, он не смог не услышать ее немой крик, не почувствовать сквозь разделяющую их кирпичную стену Алькино желание.
Мать еще не вернулась с работы. К немалому Алькиному изумлению, последние три дня она приходила даже позже, чем обычно. Мало того, что не стремилась проконтролировать непутевую свою дочь, так даже словно бы дала ей молчаливое добро. Чем иначе объяснить ее поздние возвращения, если не нежеланием помешать?..
Едва услышав звонок в дверь, Алькино сердечко запрыгало от радости: 'Он, он, он!' Вприпрыжку бросилась к двери, едва справилась дрожащими от нетерпения руками с капризным замком.
На пороге стоял Дронов. На сей раз Алька не стала дожидаться, когда он ее попросту отодвинет с порога, сама сделала шаг назад, словно бы приглашая гостя войти.
Дронов, как обычно, забыл поздороваться. Молчала и Алька. Только не могла отвести от долгожданного гостя счастливых глаз. Но тот почему-то не смотрел на нее. Помялся секунду-другую, словно бы не зная, с чего начать. Алька пришла на помощь:
— Проходите, — и, повернувшись спиной к гостю, первой прошла в комнату.
В глубине души надеялась, что он прямо сейчас набросится на нее, как в прошлый раз, и уже ничего не нужно будет говорить. Он сразу все поймет. Потому что она наверняка снова издаст тот странный звук, сразу, лишь только почувствует на себе его руки. Она не сможет сдержать себя. Потому что не надо себя сдерживать. Потому что он пришел…
Но Дронов прошел за нею в комнату и присел на краешек дивана, даже не прикоснувшись к юной хозяйке. Еще пару секунд помялся, потом спросил неуверенно:
— Ну что, работает?
Алька радостно кивнула, уверенная, что Дронов спрашивает о матери. И только потом сообразила, что спрашивал-то он, видимо, о телевизоре. Смутилась, покраснела, едва слышно ответила:
