Татьяна Туринская - Сволочь ты, Дронов!
Ох, как же все непросто. Ведь если рассудить, то наказывать нужно не Альку, а именно Дронова. Она-то тут как раз и не при чем, она ведь ни о чем таком даже и не помышляла. Даже ведь вообще в его сторону не поглядывала. Больше того, ненавидела его за прошлогодний испуг. Алька ведь — всего лишь жертва, ее нужно жалеть, а не наказывать. Это ведь Дронов во всем виноват, он ведь был инициатором. А потому и наказан должен быть именно он. И разве справедливо, что мать теперь до конца дней своих будет думать об Альке, как о шалаве?!
А разве это не справедливо? Разве это не так? Была бы она порядочной девушкой, разве застонала бы так сладко от прикосновений насильника? Порядочная девушка верещала бы на всю округу так, что милицейская сирена позавидовала бы. И уж как самый минимум — ее вой непременно услышала бы тетя Валя, прибежала бы, отодрала от нее своего бессовестного мужа. А Алька ведь даже не попыталась не то что закричать — она ведь даже не попыталась дать ему понять, что не желает близости. Больше того — всем своим поведением продемонстрировала обратное. На, мол, меня, бери, да побыстрее — ждать ведь мочушки нет.
Нет, Дронов не насильник. Он виноват только в том, что уловил тайное Алькино желание. Настолько тайное, что она сама его не осознавала. Но теперь была уверена — значит, желала. Иначе Дронов ни за что не повел бы себя так по-скотски. Значит, она сама во всем виновата. Это она спровоцировала ни в чем не повинного мужика. Потому что если было бы иначе, разве сейчас она сходила бы с ума оттого, что все закончилось, почти не начавшись? Разве винила бы мать в том, что ей не удалось попробовать что-то восхитительно-вкусное, как любой запретный плод? О, если бы не мать, сейчас Алька была бы абсолютно счастлива! Потому что знала бы что-то такое, что от самого своего рождения стремилась узнать. Смысл жизни. А если и не смысл, то самую сладкую ее сторону.
Алькины размышления, такие сложные и волнительные до дрожи, прервал звонок в дверь.
— Иди, — крикнула мать. — Наверняка опять Жанка приперлась. Имей в виду — никаких гуляний! Будешь дома сидеть, пока замуж не выйдешь. А то догуляешься у меня!..
Алька выбралась из своей каморки и, не отвечая матери, побрела в коридор. Ей и самой не хотелось сейчас никого видеть, даже самую лучшую подружку. Одного только человека желала видеть всею душой. Даже не видеть, а… Нет, нет, так даже думать нельзя. И совсем даже ей не хочется его увидеть. Потому что как она теперь сможет смотреть в его глаза? Господи, почему же так стыдно-то? Нет, не надо в глаза. Лучше как вчера, пусть бы только обнял сзади…
На пороге стоял Дронов. У ног — огромная коробка и большой полиэтиленовый пакет, прислоненный к стене, чтобы не упал под собственной тяжестью. Алька застыла, испуганно глядя на него.
Даже не поздоровавшись, Дронов с огромным трудом приподнял коробку и, таща ее за собою волоком, шагнул вперед, как танк, отодвигая Альку от двери. И уже почти войдя в большую комнату, прохрипел с натугой:
— Пакет захвати.
Ну что за человек?! Алька была возмущена до предела. Как и вчера — ни тебе здрасьте, ни пожалуйста. Ну можно же было по-человечески про пакет сказать, а не приказным тоном. Хам! А сердечко-то все-таки забилось часто-часто…
Алька взяла тяжелый пакет и закрыла дверь. Оставив пакет в тесной прихожей, прошла вслед за гостем в комнату. Дронов тем временем поставил коробку посреди комнаты. И только тогда Алька смогла прочитать надпись на ней: 'Электрон 451-ДИ'. Телевизор. Цветной. Здорово. Везет же кому-то! Только зачем он притащил его к ним?
И только когда Дронов стал распаковывать коробку, вытаскивать из нее пенопластовые уплотнители, догадалась:
— Это что, нам?! Ух ты!
Анастасия Григорьевна побледнела. С одной стороны, надо было бы гнать паршивого кобеля поганой метлой из дома: надо же, гад какой, откупиться решил! Сначала опозорил девку, а теперь… С другой стороны, жалко было терять такую возможность. Сами-то они с Алькой никогда в жизни на новый телевизор не насобирают. Да еще и 'Электрон'. Это ж самый хороший советский телевизор! Стояла, жевала тонкие бледные губы, но так и не решилась выгнать подлеца из дома вместе с подарком. В конце концов рассудила — а почему бы и нет? Нанес ущерб — пусть компенсирует. Это он еще дешево отделался. А то вот как подала бы на него заявление в милицию! Или как рассказала бы жене о его проделках! Вот и поделом, и пусть раскошеливается за распутство!
Дронов распаковал, наконец, телевизор, установил его, настроил. И все в обстановке тягостного молчания. Самому говорить было нечего, да и стыдно — жуть! А и чего еще говорить-то, и так ведь все понятно. Вот только очень уж неприятно и неуютно было под враждебным взглядом Анастасии Григорьевны. Все настроил, все проверил, и так же молча, как пришел, пошел обратно. И опять же — даже не попрощался.
Когда дверь за ним захлопнулась, Алькин взгляд зацепился за пакет. Схватила его, тут же выскочила на площадку, надеясь, что Дронов еще не зашел в свою квартиру. Тот и правда все еще стоял перед своей дверью, доставал ключи.
Алька протянула ему пакет:
— Вы забыли.
Словно забывшись на мгновение, дерзко взглянула в его глаза. И тут же смутилась, покраснела, отвела взгляд вниз. А сердечко опять забилось часто-часто, громко-громко. И почему-то так хотелось, чтобы Дронов услышал этот стук…
— Это вам, — тихо ответил Дронов и тут же скрылся за дверью.
Алька хмыкнула тихонько, и вместе с пакетом вернулась домой. Протянула его матери:
— Говорит, это тоже нам.
А сама вернулась в комнату. В данную минуту ее больше всего на свете интересовал телевизор:
— Ух ты! Новенький! Цветной! Ух ты!
Пощелкала кнопочками — каналы переключались легко, кнопки срабатывали от малейшего прикосновения, даже давить не надо было.
— Ух ты! — в очередной раз воскликнула Алька. — Класс!
— Иди сюда, — как-то глухо позвала ее мать.
Алька немедленно поспешила на ее зов. Старенький кухонный стол был завален какими-то свертками. В раскрытых упаковках белой вощеной бумаги лежали приличный кусок сыра с большущими, как в американском мультике про Тома и Джерри, дырками; пленительно благоухающий копченостью окорок; длинные тонюсенькие колбаски, почему-то названные матерью 'Охотничьими', больше похожие на сосиски; здоровенный кусок шикарного розовенького сырого мяса — с первого взгляда на него Алька поняла, что это и есть та самая заветная вырезка, о которой она слышала, но ни разу в жизни не видела воочию. А еще Алька не без труда обнаружила между торчащей в разные стороны упаковочной бумагой маленькую консервную баночку.
