Ольга Арсентьева - Влюбленный Дед Мороз
Зато у него был кофе. Много кофе. В банках, коробках и пакетах со специальной герметичной прослойкой у него хранился и благородный йеменский мокко, и зеленовато-коричневые зерна из Камеруна, и крупная, с синеватым отливом арабика из Коста-Рики и даже мало известный у нас сорт «Робуста» с экзотического острова Мадагаскар.
Екатерина Сергеевна, держа в левой руке принесенную им от соседей обычную стеариновую свечку, правой благоговейно поставила на место банку с изображением подмигивающего лемура и вздохнула.
— Да, — развел руками Олег, — жаль. Это и мой любимый сорт. Но кофемолку не включишь, а ручной мельницы у меня нет. Может, как-нибудь в другой раз…
— Да-да, конечно, в другой раз, — поспешно согласилась Екатерина Сергеевна.
— Но у меня есть немного молотого, — помолчав, извиняющимся тоном добавил Олег, — мексиканская «Прима-Лаванда». Это, конечно, не Мадагаскар, но…
— Ничего, — снисходительно кивнула Екатерина Сергеевна, до сего дня и понятия не имевшая обо всем этом кофейном многообразии, — пусть будет «Прима-Лаванда». Как говорится, за неимением гербовой пишем на простой…
Тут настал черед Олега озадаченно сдвинуть брови. Потом лицо его прояснилось.
— А, это, кажется, Салтыков-Щедрин?
— Нет, это народное. Просто такая поговорка.
Олег молча кивнул и зажег газ.
— Как сразу стало уютно…
— Да, — согласился Олег.
Он тщательно отмерил три с верхом чайные ложки темного, пахнущего знойной Мексикой порошка в медную ярко начищенную турку, налил туда две крошечные чашки воды и поставил на огонь.
— А не будет ли слишком крепко? — встревожилась Екатерина Сергеевна, которая сама обычно пила отечественный растворимый кофе с молоком.
— Будет вкусно, — улыбаясь, повернулся к ней Олег. — Доверьтесь мне. Вы разбираетесь в русской филологии, ну а я — я разбираюсь в кофе.
* * *И в высшей математике, хотела добавить Екатерина Сергеевна, но удержалась. А то вспомнит про свою любимую теорему и, чего доброго, заговорит о ней.
А о чем бы тогда начать разговор, чтобы и ему было интересно, и чтобы не свалиться в бездонные математические пропасти? О кофе? О русской филологии? О том, что произошло с ними во дворе Олегова дома?..
Почему-то Екатерине Сергеевне, пристально разглядывающей его острые, выпирающие из-под тонкой черной шерсти джемпера лопатки, казалось, что эта тема будет ему сейчас неприятна. Все-таки, хоть он и дрался, как герой, а не подоспей вовремя Соболев-старший, они бы…
«Так что не будем об этом. Пока.
Да, а о чем тогда будем?
Бог мой, да должны же быть у нас хоть какие-то общие безопасные темы…
…Ну конечно же! Дети! Ученики!..»
— А вы знаете, Олег Павлович, как мой Кузьмин недавно отличился? Зашел в кабинет химии, когда Марьи Ивановны не было на месте, взял в лаборантской раствор медного купороса, и…
— Ваш Кузьмин — шустрый парень, — согласился Олег, поворачиваясь к ней и ставя на стол две тоненькие, снежно-белые, голубоватые в этом неверном освещении чашечки с дымящейся угольно-черной жидкостью. — И сообразительный. Он, можно сказать, навел меня на кое-какие мысли…
— А ваша Веснушкина положила глаз на моего Соболева, — поспешно продолжала Екатерина Сергеевна, — знаете, это ведь она написала на снегу под окнами спортзала: «Митя, я тебя люблю!» Ее мои девчонки застукали за этим занятием! Ну я, естественно, велела им никому не говорить…
— Веснушкина? Даша? — переспросил Олег. — То-то я смотрю, она стала хуже учиться. Я даже думал вызвать в школу ее родителей. Но теперь, когда известна причина, вызывать родителей, наверное, не стоит…
— Не стоит, — согласилась Екатерина Сергеевна, осторожно отпив из своей чашки. — А помните, как неделю назад подрались мой Ромашкин с вашим Чижиковым?..
* * *А ведь и в самом деле уютно, размышлял Олег, неторопливо разгрызая каменной твердости сухарик. Можно даже сказать, душевно.
Она хорошо рассказывает — прямо видишь, как Петька Чижиков, залезший на шкаф в кабинете географии, с шумом и воплями обрушивается оттуда на ничего не подозревающего Ромашкина.
У нее приятный голос.
И нежные, умелые руки — как быстро и грамотно она остановила кровь.
И ей, похоже, очень нравится сваренный им кофе — у нее даже появились слезы на глазах.
Да, рабочая ночь пропала, и, похоже, безвозвратно. Кто их знает, когда они дадут свет? До сих пор такого никогда не было.
С другой стороны, когда он в последний раз бездельничал?
Просто так сидел на кухне с женщиной и разговаривал, по сути дела, ни о чем? Можно даже сказать, сплетничал?
* * *С Полиной они никогда не сидели на кухне. Полина не пила кофе и не ела старые, лежалые сухарики. У Полины была страсть к японской кулинарии — причем не менее сильная, чем к свечам.
Полина вихрем врывалась в его квартиру и сразу заполняла ее целиком. Олег и глазом не успевал моргнуть, как она переодевалась в кимоно и, нагруженная лакированным подносом с зеленым чаем, бурым, приготовленным на пару рисом и маринованными морскими ежами (все — из ближайшего японского ресторана, экологически чистое и безумно дорогое), являлась в комнату. Осторожно лавируя между зажженными на полу свечами, она с поклоном, как гейша, подходила к Олегу и вручала ему, словно самураю, угощение.
И он, под ее пристальным взглядом и сентенциями на тему, как хорош бурый рис для мужских способностей, должен был съедать все.
Первое время это его забавляло.
Он не любил бурый рис, бурый рис был ему ни в каком смысле не нужен, но уж если ей так хочется…
Потом японская пища три раза в неделю начала ему приедаться.
Потом он сделался к ней равнодушен.
Наконец она стала его раздражать.
Полина встревожилась и заменила бурый рис на специальным образом вымоченную в желчи акулы морскую капусту. Олег молча спустил редчайшее блюдо в унитаз.
Полина немедленно устроила ему сцену.
— Слушай, — сказал он ей, дождавшись минуты затишья, — если ты во что бы то ни стало решила меня кормить, то приготовь что-нибудь сама. Что-нибудь человеческое — котлету там, отбивную или по-киевски… жареную картошку…
Полина при упоминании этих блюд, состоящих практически из одного холестерина, только руками всплеснула.
— Было бы неплохо также поесть борща, — мечтательно продолжал Олег, — украинского. С салом и пампушками. И пироги домашние я тоже люблю.
Полина с видом оскорбленного достоинства поднялась с ложа.
— В таком случае я ухожу!
— Ну что ж, — спокойно отозвался Олег, протягивая ей ее одежду, — я как раз собирался сегодня поработать.
