Пуанта (СИ) - Тес Ария
«Забавно так…»
— Твоя жена не будет против, что я нахожусь в вашем доме? — невзначай спрашиваю, остановившись напротив огромного камина во всю стену, на что Макс усмехается и бросает куда-то ключи.
— Она здесь не бывает.
— А что ты сбежал с приема?
— Тебя до странного сильно заботит Ксения.
— А тебя до странного мало.
— Ты ела?
Не ожидаю такого вопроса, поэтому дергаю головой, получая усмешку.
— Просто пытаюсь понять, сколько ты выжрала, раз в таком состоянии.
— Три бокала всего!
— Понятно, значит не ела. Пойдем.
— С чего вдруг такая забота?!
— Не хочу, чтобы Август видел тебя такой.
«Стыдит меня?! Серьезно?!»
— Его здесь нет, и он…
— Завтра ты будешь выглядеть, как дерьмо. Тебе надо поесть.
Этот довод он кидает уже из кухни, оставляя меня здесь одну в пустой, огромной гостиной. То есть без очередного права выбирать, поэтому я иду за ним, злобно раздувая ноздри, а когда попадаю в не менее шикарную и огромную кухню, ядовито усмехаюсь.
— А ты знаешь толк в роскоши.
— Адель занялась дизайном, ее проект.
— Как мило. Адель чем-то занялась…
— Что будешь? — игнорирует колкость, открывая холодильник, я молчу.
Меня бесит, что он опять управляет мной, точнее пытается, и я бастую. Не собираюсь идти на поводу, правда, кажется, слишком это предсказуемо. Макс усмехается и кивает.
— Понятно. Сам выберу.
Выудив тарелку, покрытую пленкой, Александровский убирает ее и ставит в микроволновку, а потом отходит чуть поодаль, быстро нажимая на экран телефона.
— Тебя потеряли?
— У тебя словесный понос что ли?
— Ты сам хотел поговорить. Что-то непохоже.
— Передумал. Молчи и ешь.
В этот момент звучит трель, а в животе неожиданно урчит. Это его улыбает, и, как мне кажется, он только и ждет, чтобы я уперлась рогом. При очевидных противопоказаниях — это будет крайне глупо и забавно, понятное дело, и также мне понятно, что упереться сейчас, значит дать ему повод снова надо мной подшутить. Это я позволить не могу, поэтому гордо вздергиваю нос и забираю тарелку.
— Хорошая девочка.
— Раздавай приказы молча.
— Проблематично раздавать приказы молча, Амелия.
— Как и говорить, закрыв рот.
— Ты хочешь поговорить, значит? — усмехается, откладывая телефон на кухонную тумбу, в которую далее упирает руки точно напротив меня, — С чего вдруг, а?
— Ты притащил меня в этот сраный город, заявил, что хочешь поговорить «долго и не особо приятно для меня», а потом заткнулся. С чего вдруг, а?!
Гневно смотрим друг другу в глаза, долго и не особо приятно, но не только для меня. Спорю на что угодно, для него сие действие тоже не прогулка под луной, и когда он цедит сквозь зубы, я в этом только убеждаюсь.
— Я хотел поговорить, но потом понял — все, что ты говоришь, как и звук твоего голоса, так сильно меня бесит, что я убить тебя готов. Сейчас мы наедине, и нет здесь никаких факторов сдерживания, а я не хочу перегнуть, понятно?! Ты единственный мостик к моему сыну, которого ты украла у меня!
— Я у тебя его не крала!
— Ты просто мне не сказала о нем! — повышает голос, сильнее сдавливая мраморные края, — А потом сбежала! Нет, стой, ты не просто сбежала! Ты заставила меня думать, что умерла! Представляешь себе, каково это было видеть «твое» тело в том лесу?!
— У меня не было выбора!
— Закрой рот с этим дерьмом! Был! Ты его сделала!
— Ты бы его убил! — отчаянно ору, заставляя Макс вдруг отпрянуть и застыть.
Так мы проводим еще одну минуту: он с неверующим взглядом, я тяжело дыша, пока первая не нарушаю эту тишину.
— Ты его не хотел. Ты сам так сказал. Помнишь, как ты возил меня в ту квартиру, где собирался трахать в перерывах между своей женой, а?! Ты помнишь, что ты тогда сказал?!
— Ты уже тогда знала? — бесцветно и тихо спрашивает, я отворачиваюсь, но злобно киваю.
— Да. Я узнала накануне.
— Те тесты…
— Да. Я просила их, чтобы убедиться точно.
— И ты не сказала…твою мать!
Сильным махом руки, Макс сносит с тумбы все, что там есть: вилки, масло, свой телефон. Грохот стоит просто кошмар, и я сижу, испуганно глядя из под ресницы, как Макс упирает руки в тумбу и тяжело дышит, молчит, старается сдержаться?
— Ты сказал, что дети тебе не нужны. Ты бы заставил меня его убить, — тихо продолжаю, цепко следя за ним издалека, — Мне было всего восемнадцать, Макс. Ты бы продавил, а если бы я пошла в отказ, мог бы и подсунуть чего…
Зря я это сказала. Макс медленно поднимает голову и смотрит на меня так, как когда-то смотрел лишь раз — перед тем как дать мне пощечину. Черт…тормози…
— Что ты сейчас сказала?! — еле слышно произносит белыми от злости губами, и я отстраняюсь еще сильнее, оправдываюсь…
— Ты сделал мне укол, о котором ничего не сказал. Что мне было думать?
Но не помогло. Макс резко подскакивает ко мне и хватает за горло, сильно сжимая и дергая на себя так, что мы почти упираемся друг другу в носы, а мое сердце замирает. Я вообще теперь не из пугливых, если честно, но оказаться в клетке с тигром один на один не была готова. Черт…
— Считаешь, что я бы подсунул тебе таблетку, да? Что я бы узнал о ребенке и…
— Это не имело значения. Ты был прав — я сделала выбор. Я выбрала своего сына, и знаешь что? Была бы у меня возможность все переиграть, я бы все равно выбрала его. Потому что я всегда буду выбирать его! Всегда!
Хватка неожиданно расслабляется, а пощечина, которой я честно жду, не следует. Кажется, мои слова сработали, не знаю почему, но сработали. Я берусь за его руку и отстраняю ее от себя без проблем, а потом смотрю ему в глаза гневно и твердо.
— Я должна была защитить своего ребенка. Любыми способами.
— Защитить от меня?
Его голос потерял в одночасье весь запал, стал таким тихим, бесцветным, таким…острым. В нем крыло столько боли, столько обиды, столько сожалений, как и в глазах. Они были наполненным до краев этой едкой, разрушающей силой, и мне стало так его жаль. Аж до слез. Они срываются сами по себе, а мне остается только быстро смахнуть их и сказать, наконец, правду.
Я раскрываю свои ладони и направляю их на него, чтобы показать память, которая осталась с той страшной ночи — огромные шрамы от ножа, за лезвие которого я хваталась, лежа на холодной, промозглой земле.
— Той ночью меня на самом деле пытались убить, Макс, и если бы не мой отец, о котором ты говоришь с таким пренебрежением, меня и Августа бы здесь не было.
Он молчит, почти не дышит, тянется к моим рукам, но я сразу их убираю и отталкиваю его, поднимаясь со стула.
— Спасибо за чудесный ужин и разговор, комнату найду сама.
Сбегаю, потому что не могу больше выдержать. Потому что мне больно. Потому что снова страшно. Потому что воспоминания, которые я так сильно хотела бы забыть — возвращаются с такой силой, что даже в эту майскую, теплую ночь, я чувствую дыхание сухого мороза и смерти.
Глава 5. Шрамы
Такой мороз, что коль убьют, то пусть из огнестрельного оружья.
Иосиф Александрович Бродский
Амелия; 23
Я бегу. Бегу быстро, как могу, а вокруг стоит тишина. Мертвая тишина, что, кажется, обычно живой лес — это не лес вовсе, а декорации. Деревья — ненастоящие. Они пластиковые. А вот слезы настоящие. Они замерзают на моих щеках, оставляя шрамы, глубокие следы из жгучего льда, царапают сердце. Оно колотится. Я не могу дышать от этого ритма, хватаюсь за бутафорию, впиваясь в нее ногтями до боли. Кора из-за мороза стала, как сталь. Она, словно кинжалы, режет, причиняет боль. Снова. Снова. Снова. Все вокруг будто только этого и хочет — убить меня, но больше всего он. Огромный человек без лица, но с ярким, красным пятном. Я вижу его. Он идет за мной. Идет без проблем, и если я пробиралась сюда по сугробам, они перед ним расступаются. Его шаг огромен. Его ноги, как ходули. Он — великан. Преследует меня, куда бы я не свернула. Идет-идет-идет, а я бегу-бегу-бегу, пока не чувствую, как меня хватают.
