Шанс #3 - Полин Лиман
– Куда уж нам до великих потомков Сервантеса…
– Ева, не дерзи матери. А что это за балахон на тебе? Разве я не учила, что даже дома нужно одеваться соблазнительно? Почему ты никогда меня не слушаешь?
В такие минуты Ева была счастлива, что они с матерью живут в тысячах километров друг от друга, видятся раз в пару лет и созваниваются исключительно по праздникам. Когда-то Ева пыталась сделать их контакт более похожим на отношения дочери и матери, проведя не один час в кабинете Вадима и пролив немало слез. Напрасно. Аврора Воронецкая-Карраско, любившая брать фамилии своих бывших мужей, была неисправима.
– Кстати, а где Леша? Почему не встречает меня?
– Может быть, потому что он здесь уже год как не живет, мам?
– То есть? Ты умудрилась профукать последнего в своей жизни мужчину?!
Ева замерла с чашкой в руке. Стараясь справиться с гневом и обидой, ледяным голосом она произнесла:
– Мы не будем об этом говорить.
– Вот так всегда! С родной матерью тебе не о чем разговаривать!
– Черный чай или зеленый? – невозмутимо поинтересовалась в ответ Ева.
– Ты же знаешь, что я не пью эту дрянь из супермаркета. Неужели так сложно купить для меня уишаньский улун с утеса Синего Нефрита? Я что, так много прошу?!
– Еще раз спрашиваю: черный или зеленый?
– О боже, ну наливай уже этот свой черный. Только сахар не сыпь: хоть кто-то в этой семье должен следить за фигурой. Кстати, в понедельник тебе нужно взять отгул. Утром у меня парикмахер, потом отвезешь меня в посольство, оттуда – на маникюр, затем – к Марианне, губы подколоть. Там рядом с ней неплохая кафешка – возьмешь мне обед. Вечером я бы хотела в театр – говорят, в кои-то веки модная постановка «Чайки». Лиза сказала, что билетов не достать. Но зачем мне тогда дочь-журналист? В общем, нужно два билета. А сегодня вечером я встречаюсь с подружками и…
Ева смотрела на женщину с ярко накрашенным хищным ртом, крупными пластмассовыми серьгами, черными волосами, собранными в безупречный узел, и горько думала: неужели это и есть моя мать?
– Мама, зачем ты приехала?
– Ну как же, я ведь сказала: посольство, ботокс в губки, подружки…
– А ко мне зачем ты приехала?
– Я так и знала… Ты мне не рада!
– Ответь на вопрос.
– Странные у тебя вопросы! Вот так растишь детей, отдаешь им все, жертвуешь карьерой, а взамен – черная неблагодарность. Даже несчастный уишаньский улун купить не могут!
– Карьерой? Мам, ты же была учителем рисования в младшей школе.
– И что? Такие гениальные художники, как я или Пикассо, рождаются раз в столетие. Если бы не ребенок и декрет, я бы сейчас выставлялась в одних залах с Ван Гогом.
– Мам, давай начистоту. Ты не Пикассо, и стать великим художником тебе помешал не декрет. Винить меня в том, что тебе не хватает таланта, как минимум несправедливо. И я не буду брать отгул в понедельник и решать чужие проблемы. Я – твоя дочка, а не твоя мама!
Губы Авроры, и без того неприлично алые, приобрели угрожающе бордовый оттенок. Густо накрашенные ресницы, больше похожие на паучьи лапки, недоуменно, театрально захлопали.
– Да как ты можешь говорить такое! И еще язык поворачивается? Сколько ненависти в тебе! А знаешь почему? Да ты не можешь вынести, что у настолько красивой, роскошной и талантливой матери родилась такая бездарная и неприметная дочь! После всех оскорблений, выслушанных в этом доме, я ни минуты не хочу здесь оставаться! А вот ты сядь и подумай, куда катится твоя жизнь.
Жалобно-дребезжащий звук, с которым колесики чемодана прокатились по ламинату, вывел Еву из мрачного оцепенения.
Аврора Воронецкая-Карраско хлопнула входной дверью, словно выстрелила из ружья.
* * *
– Смотри, вот эта! – улыбаясь, Никита толкнул локтем сидящего рядом Валеру.
– Ну нет, она же вылитая Маргарита Андреевна, только помоложе. Помнишь, математику у нас вела? – расхохотался Игнатьев.
– А вот та брюнетка у барной стойки?
– Как-то я не уверен, что ей есть восемнадцать. Сейчас молодежь такая пошла… Не хочется рисковать.
– Валя, я тебя не узнаю. С каких пор такой разборчивый? Обычно твое коронное ведерко с шампанским отправляется на первый попавшийся столик с симпатичными девушками.
– Годы берут свое, Кит. Тяжело столько лет быть кобелем, – проникновенно, с пафосом произнес Игнатьев. Друзья переглянулись, помолчали, а затем одновременно разразились хохотом.
Старательный официант появился возле их столика совсем незаметно:
– Валерий Михайлович, шампанское охлаждено до нужной температуры. Какому столику его преподнести?
– Не сегодня, друг мой, не сегодня, – не выходя из роли, ответил Валера. – Давай лучше бутылку виски. Этим вечером у нас, видимо, холостяцкая вечеринка.
– Нет, Валя, настоящая холостяцкая вечеринка была у моего брата – до сих пор юристы расхлебывают.
– Ты розги уже приготовил?
– Только не говори, что ты и сейчас на стороне Игоря.
– Я на стороне братской дружбы, любви и справедливости. Кит, ты же понимаешь, что не сможешь всю жизнь его опекать. Ослабь вожжи, дай возможность мало́му набить свои шишки. В конце концов, ему уже двадцать пять. – Игнатьев удобно вытянул длинные ноги и откинул голову на спинку кресла, предвкушая долгий разговор.
– Черт, Валя, ты не знаешь, каково это – лишиться детства в шесть лет. Он до сих пор винит меня, ведь я не дал ему попрощаться…
– Слушай, тебе тогда было шестнадцать. Это не тот возраст, когда человек принимает осознанные решения. Я в шестнадцать прятал водку в большущих стереоколонках в актовом зале. До сих пор помню, сколько бутылок помещается, – мечтательно заулыбался Валера. – Так что не грызи себя.
– Хах, даже я помню…
– …четырнадцать! – хором провозгласили два друга.
– That's my boy! Горжусь! – Валя одобрительно кивнул. – Кит, я серьезно, тебе пора отпустить Игоря и жить своей жизнью, а не стараться быть одновременно мамой, папой, братом, боссом и курицей-наседкой.
– А что мне тогда останется? Я ведь по-другому и не умею. Забыл, как это. Вся моя жизнь – списки целей, рядом с которыми я ставлю галочки и иду дальше. Новая модель «альфы» к Рождеству – done, место для брата в Беркли – done, следующая «альфа» – done… Такими категориями я мыслю, так живу. – Осадчий, нахмурившись, машинально потер складку между бровями.
– Ну и к чему это привело? Если память мне не изменяет, Игорь взял
