Постель не повод для знакомства (СИ) - Халь Евгения
— Сударыня, я немедленно починю кондиционэр! Ибо такая роскошная женщина должна задыхаться только от любовного пыла, но никак не от жары.
— Ах, какой вы забавный! — глубоким сопрано восклицает гостья лет сорока пяти.
Типичная ягодка опять, ухоженная, вылощенная, яркая блондинка, она одета в красивый летний брючный костюм. Ягодка — известная оперная певица, которая в первый раз гостит в нашем отеле. Быстро открываю ежедневник и делаю заметку: "Проследить за Леней".
Шива наш — неисправимый бабник. Хотя очень обижается, когда ему это говорят в лицо. Потому что считает себя последним романтиком и, действительно, влюбляется в каждую женщину. Причем смертельно и навсегда. Вернее, до следующей знойной красавицы. А недостатка в них он не испытывает.
Леня высокий, мускулистый, и что интересно: все это благодаря удачной генетике. Так как никакого спорта, кроме метания в рот рюмок и бутербродов, Леня не признает. Ест и пьёт от души и от пуза, и из кухни ресторана почти не выходит. При этом ни на лице, ни на теле совершенно не видны следы активных возлияний. Ему даже Кин Конгыч завидует. Леня моментально находит подход к женщинам старомодной поэтичностью и романтичностью. Всех пассий он называет "сударынями" или "барышнями", отчего женщины сразу млеют.
Кроме того, ходят активные слухи, что Леня отличается небывалой мужской силой и харизмой. Что, видимо, правда. Потому что богатые гостьи отеля моментально западают на него, как только он берет в руки гитару, и, прикрыв миндалевидные глаза, мягким баритоном выводит:
— Отворив потихоньку кхаааалитку…
Беда в том, что гостьи отеля после мимолетной интрижки возвращаются к своим богатым мужьям, а Леня страдает, заливая горе всем, что попадется под руку. Поэтому я обычно стараюсь пресечь его поползновения на корню. Так как давно известно: как только Леня уезжает в увлекательный тур по запою, в отеле ломается вообще все. А учитывая, что в данный момент у нас намечается интимный ритуал облизывания инвестора, разбитое сердце Шивы нам сейчас очень некстати.
Леня с любопытством заглядывает в номер и удивленно присвистывает:
— Ух, как у вас тут все красиво и торжественно! Прям почетный караул у Кремлёвской стены! Или у Стены Плача! А там что за деликатес? — Леня протягивает руку к колпаку над блюдом.
Гаспар немедленно бьёт его по руке и восклицает:
— Не сметь трогать шедевр! Здесь, как в Лувр: только смотреть, и только после того, как подам. Это королевский краб в горячий карамель из красного сладкого вина и с гранатовым соусом, который я буду поджигать.
— Краб? — лицо Лени вытягивается. — Друзья мои, вы часом не офонарели? — он звонко хлопает себя по лбу. — Да этот инвестор вас на части порвет! Вы бы еще поросенка в сыре запекли!
— Нет, — Гаспар нервно чешет мигом вспотевший лоб под белым колпаком. — Поросенка в сыре нельзя. Это не кошерно. А в чем проблема? Мне сказали мясное и молочное не смешивать. Ну я поэтому даже сливочное масло не добавлял. Краб — это же мясо! Но гранат и вино можно — это позволять. Я проверяль!
— Ну я тебе говорю, как бывший еврей, которым я был когда-то в детстве, пока не вырос. Краб — это тоже не кошерно. Потому что он не мясо. Краб он же кто? Морской гад. Дать его верующему еврею — это все равно что русскому человеку подать саранчу на блюде. Более того, ваш этот инвестор после этого в номер не зайдет, потому что помещение осквернено пребыванием там морского гада.
— Боже! — я хватаюсь за голову.
— Мэрд! Дерьмо! — Гаспар хватается за тележку.
— Гаспар, отпусти тележку! — шепотом ору я. — Беги на кухню и возьми там что-то нормальное и кошерное.
— Что я приготовлять за несколько минут? — рыдает Гаспар, стаскивая с головы колпак и утирая им слезы.
— Мне все равно! Просто уйди! Все, что мог, ты уже сделал! — хватаю тележку и резко разворачиваю ее. — Нужно это срочно убрать отсюда!
— Я помогаль увозить мой шедевр! — Гаспар судорожно вцепляется в тележку.
— Уйди, Гаспар, по-человечески тебя прошу! Иначе я тебя на этой каталке прямо в морг завезу! — вместо шепота из моего рта вырывается хриплый рык.
— Я помогу! — Марк хватается за поручень с другой стороны.
Мы быстро выкатываем тележку в коридор. Хоть бы грузовой лифт был свободен! Вкатим ее туда, быстро вернем в кухню, и все! Но едва мы успеваем выйти из номера, как дверь лифта для гостей открывается, и в коридор выходит Эйтан в сопровождении Виктора и Сан Саныча.
Все! Опоздали! Спалились! Нам конец! На чистых рефлексах, не думая, толкаю тележку обратно в номер. Причем с такой силой, что Марк, держась за поручень, спотыкается о ковер, и едва не растягивается на полу в полный рост.
— Потом будете падать! — шиплю я. — Нужно спрятать эту крабовую антисемитскую сволочь!
Пытаюсь сорвать крышку с блюда, но она, видимо, прилепившись к горячей карамели, застыла на блюде намертво. Рву крышку на себя. От невероятных усилий шпильки из прически выпадают и узел из волос распадается, закрывая мне обзор. Сдувая пряди со лба, дергаю еще раз.
— Да уйдите вы! Это не для женских рук! — Марк двумя рукам хватается за кольцо серебряной крышки.
Рвет ее на себя, и… с влажным чмоканьем крышка отлепляется, наконец, от блюда. Само блюдо подпрыгивает, а королевский краб взлетает вверх. Описав широкую дугу, он шлепается на кровать прямо посреди белого шелкового покрывала, нагло раскинув клешни. Алое, жирное, гранатово-винное пятно расползается под ним, пропитывая эксклюзивное белоснежное постельное белье ручной работы.
На долю секунды мы с Марком замираем, с ужасом глядя, как эта морская скотина отнимает у нас инвестиции. Я первой прихожу в себя. Прыжком бросаюсь на кровать, срываю покрывало. Но оно цепляется за изголовье кровати.
— Что вы стоите, идиот? — шиплю, как кобра, на Марка, сражаясь с покрывалом. — Помогите! Нужно спрятать не кошерные улики.
— Сами вы… — Марк бросается к изголовью кровати, быстро отцепляет покрывало, комкает его, заталкивая краба внутрь.
Бежит ко мне, волоча свой край покрывала. Я мчусь ему навстречу, складывая покрывало мешком со своей стороны. И в этот момент Марк наступает на край шелковой ткани и цепляется за нее застежкой изящных туфель: боковым хлястиком с серебряной пряжкой.
— Да чтоб тебя! — взвывает он громким шёпотом.
— У вас даже туфли выёжистые! — возмущаюсь я. — Не могли что-нибудь попроще на шнурках надеть?
— Очень вас прошу, Виктория Алексеевна, сделайте одолжение: заткнитесь, пожалуйста! — двумя руками он дергает ткань вверх, пытаясь отцепить ее от туфель.
Я дергаю со своей стороны. Но Марк, пытаясь освободиться от покрывала, в приступе отчаяния мощным и резким рывком тянет непослушное покрывало вверх. Потеряв равновесие от рывка, но продолжая при этом крепко держать свою часть шелковой ткани, я падаю на Марка. Огромное тяжелое покрывало на плотной подкладке схлопывается, накрывая нас. Мы валимся на ковер. Марк лежит на мне сверху, впечатывая мои лопатки в ковер. Он дергает ногой, стараясь сбросить туфель, который зацепился за шелк, и бьет меня в колено. От острой боли перед моими глазами взрывается радужный фейерверк.
— Угомоните свой костыль, дегенерат! — взвываю я. — Вы мне сейчас выбьете коленную чашечку!
— Мне же нужно ногу освободить! — рычит он.
— Вам нужно голову лечить! Напыщенный осел!
— Кто бы говорил? Моль в обмороке! Что вы без конца под меня падаете?
— Ах вы скотина наглая! Это я падаю под вас? Да это вы, как шкаф, на меня грохнулись! Освободите мою руку, я дам вам пощечину!
— Ага, сейчас! Я только шнурки поглажу!
Барахтаясь внутри шелкового кокона, мы пытаемся выбраться, а между нами оказывается краб. Его клешня угрожающе упирается между моих ног, создавая естественную, хоть и колючую преграду между Марком и мной.
— Ё! Ммать… твою… через… коромысло… как больно! — Марк, красный, как младший брат краба, сипит и дергается под покрывалом.
