Усадьба с приданым (СИ) - Снежинская Катерина

А потом они целовались. Губы одеревенели от холода и почти ничего не чувствовали, но от этого выходило особенно вкусно. И Пашка всё повторял: «Маленькая моя, какая же ты маленькая».

Вот сразу после поцелуев их и загребли, потому что на соседней улице парень с девицей отобрали у какого-то бедолаги кошелёк с часами. Павла посадили в обезьянник, а Машу даже чаем напоили, хотя она едва не подралась с сержантиком, требуя, чтобы их – особенно Пашку – немедленно освободили. Но отпустили всё равно только под утро и будущий муж ещё с неделю ходил на занятия, сверкая шикарным бланшем под глазом. Мария им очень гордилась.

Госпожа Мельге оттолкнулась сильнее, закинув голову, чтобы слёзы закатились обратно, и только тут заметила Зверя, который сидел позади неё и смотрел очень внимательно, эдак пристально.

– Привет, – насморочным голосом поздоровалась Маша с собакой. – Опять удрал?

«Привет!», – ответил пёс, а вторую часть вопроса проигнорировал, трусцой оббежал гамак, улегся на траву, ухмыльнулся, вывалив язык.

– Видишь, какие дела творятся? Кошмар просто.

Арей – или Арес, что ли? Хотя, кажется, это одно и то же – шевельнул мохнатыми ушами, он никаких кошмаров не наблюдал.

– Ну как же! – тяжело поразилась Мария. – Соседа, Михалыч который, отравили. И получается, что отравила его именно я. Водку-то он не покупал, в дальнем магазине ему не давали и к Оксане он не приходил. А рядом с ним нашли бутылку. Выходит, именно ту, которую я ему и дала. Понимаешь?

Пёс фыркнул и мотнул лобастой башкой, то ли признаваясь, что он ничего не понял, то ли отгоняя зудящую мошкару.

– Да я сама не очень разобралась, – согласилась Маша, снова раскачивая гамак. – Смотри, я ему ничего не подсыпала – это совершенно точно. Так? – Зверь вытянул лапы, пристроил сверху морду, глядя на Марию из-под черных колбасок бровей. – Ну вот и я говорю, что так. Значит, отраву продала Оксана. Сама она налила или купила такую, не суть важно. Главное, получается, что яд был только в одной бутылке, так, что ли? Ведь больше никто не… пострадал.

Тут совершенно некстати вспомнилось серое, провалившееся лицо Михалыча над сиротским байковым одеялом: заострившийся нос, ямы вместо глаз, блестящая лысина в крапинках почечных бляшек. Маша откинулась назад, унимая тошноту, сухо глотнула.

Жалко Михалыча. Может, ещё обойдётся? Может, довезут и как-нибудь всё… поправят?

– Значит, что? – Для собственного слуха голос звучал нарочито бодрым, лживым. – Значит, яд предназначался мне? Или персонально Михалычу? Бред. Бре-ед сивой кобылы. Нет, теоретически возможно, конечно. Припасла Оксана бутылочку под прилавком и ждала, когда я приду, чтобы отправить меня на тот свет. Вопрос: зачем? Да ну, даже не смешно, – Маша резко выпрямилась, садясь. Ровно сидеть не получилось, попа немедленно съехала и Мария Архиповна снова стекла в капкан гамака. – Даже на сюжет «Кровавых денег» не тянет. Или это такая расчётливая месть соседу? Дождаться, пока приедет кто-то посторонний, решит отблагодарить Михалыча бутылкой и продать ему отраву? Прямо не Оксана, а старуха Медичи выходит какая-то.

Мария наконец неловко, совсем неизящно выбралась из гамака и принялась расхаживать, яростно начёсывая затылок – это помогало думать. Пёс следил за ней и со своими измышлениями не лез.

– Вот ещё одна странность, – Маша остановилась, многозначительно подняв палец вверх. – Бутылка была одна, моя. Это мы уже выяснили. Отдала я её вчера, примерно после обеда. А выпил он только сегодня, да ещё днём? Ты в это веришь? – Пёс выразительно чихнул и прижмурился то ли презрительно, то ли наоборот блаженно. – Вот и я нет. И почему, собственно, решили, что водка может быть исключительно из магазина? То есть понятно, что, так или иначе, она из какого-нибудь магазина. Но, может, Михалычу её кто-то другой принёс? Такое вероятно? Более чем.

Арей зевнул, свернув язык трубочкой и громко клацнув немалыми клыками. Видимо, Машины размышления ему надоели.

– И последнее, – надавила госпожа Мельге, привыкшая договаривать до конца. – Парень сказал, что Михалыча ещё и по голове ударили, крови было по… – Мария снова сглотнула, опёрлась ладонью о мшистый, почти мягкий ствол дерева, потрясла яблоню. – Но я-то его совершенно точно не била даже и в умопомрачении. Я в это время блины ела и разговаривала про историю края с кладами. Так хорошо разговаривали…

Маша тряхнула головой, будто на самом деле надеялась вытрясти из неё лишнее, обеими руками растрепала волосы и с размаху села в гамак. Этого старый сук уже не выдержал. Он не скрипнул, а скорее взвизгнул и отвалился от ствола, оставив длинный белый след. Ну а Мария, в полном согласии с законами физики, чувствительно приложилась копчиком и окрестностями о землю, да так, что перед глазами по-настоящему темно стало.

А когда развиднелось, она обнаружила перед собой ухмыляющуюся физиономию с насмешливо вываленным языком.

– Смешно тебе, – проворчала госпожа Мельге, отпихивая от себя мохнатую морду и воровато оглядываясь – не видел ли кто. Она очень не любила, ненавидела просто оказываться в унизительных ситуациях. – Скажешь кому, оторву хвост.

Зверь ухмыльнулся ещё шире и поддал Маше мокрым носом под локоть.

– Да встаю, встаю, – буркнула Мария, действительно пытаясь встать.

Для начала хотя бы на четвереньки. Несчастную спину опять скрутило штопором. Сейчас бы ей очень не помешал массаж. А ещё лучше полчасика в бассейне поплавать. Только вот не было в Мухлове никакого бассейна. Хотя…

– Слушай, ты знаешь, где тут речка? – спросила Маша у пса, глядя прямо ему в глаза. Просто они оказались почти одного роста – Мария Архиповна на четырёх костях и сидящая собака. Пожалуй, зверь даже был чуть выше. – Проводишь?

Пушистый хвост шевельнулся согласно.

Очень Михалыча жалко, но без информации решение принимать – только в убытки залезать. А надо ещё придумать, где эту информацию брать.

***

До речки было всего ничего: завернуть за дом, пройти мимо михалычевых огурцов, потом разросшихся неухоженных кустов, а там, глядишь, и плотно вытоптанная тропка, крепкая калиточка без всякого запора, небольшой заросший лужок – и вот она Мухлонька. И вовсе не какая-то дрянь-переплюйка, а вполне себе достойная река, до противоположного берега не враз и доплывёшь. Спуск покатый, песчаный, неподалёку чернели потемневшим деревом мостки, а по бокам ивы полоскались в воде, которая кажется коричневой, но только у берега. Дальше же, там, куда тень от деревьев уже не дотягивалась, разлив чистого золото – это солнце в Мухлоньке купалось и было ему радостно, свободно.

Маша постояла, глядя на эдакое великолепие, не без труда сдерживая дурацкое желание раскинуть руки и гаркнуть во всё горло бессмысленное.

– Пойдёшь? – глянула она на пса через плечо. Зверь ничего не ответил, протрусил мимо, развалился в тенёчке, покатался с боку на бок, по-кабаньи примяв клевер, посматривая лукаво. – Ну, как знаешь.

Мария оглянулась, убедившись, что в пределах видимости людей не наблюдается, выбралась из платья, стыдливо прижимая его к груди. Купальник был правильный, прикрывающий всё, что необходимо прикрыть и подтягивающий почти всё, что нуждалось в подтяжке, но Маша стеснялась. Потому и в реку вбежала с разгону, подняв целый салют брызг, не удержалась от взвизга – в первое мгновение вода показалась ледяной. Но на самом деле она была тёплой, настоящее парное молоко – совершенно прав ночной неопознанный визитёр.

Река раздавалась под руками, будто вода ничего не весила, но и держала, как отцовская ладонь, когда Маша была совсем маленькой и только училась плавать. Солнце брызгало в глаза блескучими зайчиками, а небо казалось совершенно бездонным. И такое во всём этом было счастье, такая легкость, что аж горло перехватывало.

От переизбытка этого самого счастья Мария нырнула – довольно глубоко, грудь окатило холодом, видимо, на дне били ключи. Вынырнула, отфыркиваясь, поплыла большими, размашистыми гребками, чувствуя себя касаткой. Или, скорее, дельфином с гибким, упругим, глянцевым телом…