Инна Туголукова - Собака мордой вниз
Конечно, можно было бы еще и сейчас встать в позу и гордо указать на дверь. Но не смешно ли, право слово, вставать в позу после всего, что только произошло?
– Слушай, старушка, – прервал Даник ее нравственные страдания. – Все хотел у тебя спросить: Егорыч еще функционирует?
– Еще как функционирует.
– Все там же? На прежнем месте?
– Не-ет, он теперь у нас передовик капиталистического производства, – похвалилась Соня. – Мистер Твистер, почти что миллионэр.
– А машинами больше не занимается? – огорчился Даник.
Она толком не успела его рассмотреть. Неловко было, да и вообще… А сейчас подняла глаза и впилась, не в силах оторваться – так захватили ее подробности происшедших с ним перемен.
Он теперь коротко стригся. Наверное, потому что волосы заметно поредели. И возле глаз залучились первые морщинки. А на щеках – модная нынче трехдневная щетина. (Соне эта дурацкая мода не нравилась, казалась неопрятностью, особенно на тронутых временем лицах). И руки, такие большие, крепкие, покрытые мягкими темными волосками. А на груди, тоже теперь сильно заросшей, волосы были жесткими и курчавились, подступая к самому горлу, по плечам перетекая на спину, шелковой дорожкой сбегали по плоскому животу и снова жестко курчавясь.
Соня коснулась пальцами упругих завитков, и Даник снова резко притянул ее к себе, к волосатой, щекотной груди.
– А я, дурак, все боялся к тебе прийти. Думал, прогонишь, начнешь выяснять отношения – все эти бабьи идиотские фокусы. Во! – полоснул он ребром ладони. – Сыт по горло!
Он говорил долго и несвязно, будто откалывал от себя кусок за куском, просыпая камушки слов. И обнажался перед ней, чистый и непорочный. И получалось, что не было у него в жизни ничего лучше этой крохотной комнатушки и единственная женщина, которую он действительно любил, это она, Соня. А летучие годы без нее он не был счастлив, хотя и многого добился, работая на износ. И ничто никогда не давалось ему без боя. И всем-то он что-то должен и обязан своей благодарностью, неизвестно, правда, за какие коврижки. А он, между прочим, тоже не пальцем сделан, и время еще покажет, за кем останется последнее слово.
Даник посмотрел на часы, поиграл желваками.
– Я тут по дурости вляпался в одну передрягу. Тесть купил себе новую тачку, крутую, и поставил в своем коттедже. Он себе домину в Снегирях отгрохал и съехал туда с молодой женой, а теще квартиру в Москве оставил и дачу старую с барского плеча, чтоб несильно убивалась. А сейчас уплыл вместе с телкой в круиз по Средиземному морю, а нас с Полиной просил пожить в коттедже – кот у них там и две собаки. И дернула меня нелегкая смотаться в одно место на его тачке. Дурак! Полный дурак! Простить себе не могу! Подъезжаю к переезду, а его вот-вот закроют. Думал, проскочить успею, газанул, а шлагбаум, сука, прямо по ветровому стеклу долбанул – и вдребезги. Я назад резко сдал и задним бампером в «газель». С мужиком мы на месте разошлись, без ментов. Машину в гараж поставил. Через неделю тесть приезжает. И надо мне ее за эту неделю отремонтировать так, чтобы комар носа не подточил. И чтоб с ценой не борзели. Тачка-то крутая, сразу, суки, сумму удваивают. В общем, выручай, Соня. Только на тебя вся надежда. Поговори с Егорычем. И чтоб деньги частями…
– Вот тебе и мотив, – презрительно фыркнула Марта. – Черт с ней, с машиной, Егорыч за работу деньги получит. Но тебя-то как угораздило опять в это дерьмо вляпаться?
– Ты не понимаешь…
– Да это ты не понимаешь, малахольная! Он же без мыла в любую задницу влезет! Он тебя использует, а ты плетешься, как коза на веревочке. И это после всего, что было!
– Наверное, со стороны все так и выглядит. То есть именно так и выглядит. Но это не так! Ты же ничего не видела! Он не играл! Нельзя сыграть страсть!
– Охотно верю! Конечно, не играл! Зачем? Он ведь и так кипел страстями – тесть вот-вот нагрянет, машина разбита, денег нет, поневоле возбудишься. Кому это надо? Он тебе жизнь испортил!
– Я его люблю! – упрямо набычилась Соня.
– О, ё-моё! А как же твои принципы? «Женатые мужчины для меня не существуют»?
– Это совсем другой случай.
– Случаи всегда одинаковы! Мужчина или женат, или свободен.
– Он не любит свою жену.
– Но живет с ней, спит и рожает детей. Значит, не твое это собачье дело!
– Насколько мне известно, сама ты не слишком придерживаешься этих принципов, – ядовито заметила Соня.
– Так я их и не декларирую. И уж никогда не стала бы связываться с заведомым подлецом и предателем.
– Ты все перевернула с ног на голову! Это у меня его украли! Не забыла? А он все эти годы… Он просто боялся, что я укажу ему на дверь. Надо быть милосердной! Любой может совершить ошибку, в том числе и ты, такая непогрешимая.
– Я просто пытаюсь уберечь тебя от неизбежного зла.
– Ну хорошо, – задумчиво сказала Соня. – Допустим, что ты права и Даник действительно пришел сюда, чтобы с моей помощью решить свои проблемы. Я не звала его и не пыталась удержать. Но ведь все познается в сравнении. И если он хочет быть со мной, значит, там ему плохо. Ну, или не очень хорошо. Это его решение и его проблемы. Его жизнь, понимаешь? Если я скажу ему «нет», ничто не изменится. Он только еще больше утвердится в своих желаниях, потому что уже почувствовал разницу. Что скажешь?
– Только одно: мы всегда готовы поверить в то, чего нет, и не хотим замечать очевидного. Но ведь ты все равно меня не услышишь…
7
Оказывается, счастливые люди живут по другим законам, в совершенно ином измерении. Будто распахнули тусклое и глухое, давно не мытое окно, и мир ворвался в затхлое пространство со всеми своими красками, запахами и звуками, полный людей, событий, всевозможных дел и переживаний.
Словно после тяжкой болезни или долгого сомнамбулического сна все вокруг обрело смысл и значение, стало важным и чрезвычайно интересным. Словно яркие подробности жизни, скопившиеся за немытым, наглухо задраенным окном, хлынули теперь неудержимым потоком, тесня и обгоняя друг друга. И только полный болван без единой пяди во лбу не смог бы догадаться, по чьей вине под звуки музыки и в полыхании огней закрутилась эта бешеная карусель.
Ну конечно, конечно же, Даник явился всему причиной. Сначала, когда они жадно наверстывали упущенное и часами не могли оторваться друг от друга, потрясенные буйством гормонов, Соня и думать не думала о странности своего неожиданного статуса, настолько очевидными казались грядущие жизненные изменения. Но время шло, гормоны почили в бозе, и ветер перемен лишь слабо шелестел листочками календаря.
Даник приходил по вторникам и пятницам, ночевал, когда позволяли обстоятельства, возил на осеннюю, замерзшую в ожидании зимы дачу. Болтун по природе, он мог часами витийствовать о своем обалдевшем от денег тесте и его ушлой молодой стервозе, об одуревшей от унижения и одиночества теще, изнемогающей от безделья жене Полине и не по годам развитой дочке Сашеньке, о тупых и жадных клиентах, продажных ментах, откровенно вымогающих взятки в обмен на прекращение дела, о наглости судей, не желающих даже слушать аргументы защиты, о необычных проявлениях собственного тела, взлетах мысли и движениях души. Но в отличие от Нинки Капустиной, в силу профессии или природного благожелательного любопытства умел слушать. И Соня знала, что ее слова не увязнут в вакуумном безразличии, тщетно пробиваясь к отключенному сознанию собеседника.
