Гейл Форман - Только один год
– Черт! – восклицаю я неожиданно громко.
Лин смотрит на меня, но я делаю вид, что увлечен фильмом. Пианист играет крещендо, Лулу флиртует с Джеком-потрошителем и, одинокая и разбитая, приглашает его к себе. Она думает, что это любовь, но потом видит нож, ну а дальше вы знаете. Он сделает то, что и всегда. Не сомневаюсь, что она и обо мне так же думает, и, возможно, имеет на это право. Фильм оканчивается неистовой музыкой. А потом повисает тишина.
Парни с минуту сидят молча, а потом начинают говорить все одновременно.
– И все? Так он ее убил? – спрашивает Брудье.
– Это же был Джек-потрошитель с ножом, – отвечает Лин. – Не индейку же он ей рождественскую разделывал.
– Ну и ну. Одно скажу, скучно не было, – говорит Хенк. – Уиллем? Эй, Уиллем, ты с нами?
Я вздрагиваю.
– Да. Что?
Кажется, что все четверо смотрят на меня уже слишком долго.
– Ты в порядке? – наконец спрашивает Лин.
– Да. Все отлично! – с улыбкой отвечаю я. Она кажется такой неестественной, что шрам стягивает лицо, как аптечная резинка. – Пойдемте выпьем.
Мы спускаемся вниз и заходим в кафе, в котором полно народу. Я заказываю пиво на всех, а потом до кучи еще и jenever.[24] Ребята смотрят на меня странно, хотя я не пойму, просто из-за того, что я решил напиться, или потому, что я за все плачу. Они уже знают о моем наследстве, но думают, что я буду бережлив, как всегда.
Я выпиваю рюмку jenever, а потом берусь за пиво.
– Ого, – говорит Вау, двигая ко мне свою рюмку. – Я kopstoot[25] не буду.
Я глотаю и его порцию.
Друзья молча смотрят на меня.
– Ты точно в порядке? – с какой-то несвойственной ему нерешительностью интересуется Брудье.
– Естественно, почему бы и нет, – jenever делает свое дело, согревая меня изнутри и сжигая воспоминания, ожившие в темноте.
– У тебя умер отец. Мать уехала в Индию, – без какой-либо деликатности говорит Вау. – И дедушка тоже умер.
Возникает неловкая пауза.
– Спасибо, – говорю я. – А то я совсем забыл. – Я хотел пошутить, но звучит так, будто душа у меня горит, как и глотка от алкоголя.
– Не обращай на него внимания. – Лин нежно треплет Вау за ухо. – Он еще работает над проявлением таких человеческих чувств, как сострадание.
– Не нужно мне сострадание, – отвечаю я. – Все нормально.
– Просто ты какой-то не ты с тех пор, как… – Брудье смолкает.
– И много времени один проводишь, – выпаливает Хенк.
– Один? Я с вами.
– Вот именно, – говорит Брудье.
Снова молчание. Я не особо понимаю, в чем меня обвиняют. Тогда Лин поясняет.
– Насколько я понимаю, у тебя всегда были девчонки, а теперь ребята беспокоятся, потому что ты постоянно один. – Она смотрит на них. – Я правильно поняла?
– Ну, типа, как бы да, – бормочут они.
– Вы это обсуждали? – это должно бы звучать забавно, но не звучит.
– Мы думаем, что ты в депрессии, потому что перестал трахаться, – говорит Вау. Лин лупит его. – Что? Нормальная физиология. Во время половой активности выделяется серотонин, а это улучшает самочувствие. Все просто и научно.
– Не удивляюсь, что я тебе так нравлюсь, – шутливо говорит Лин. – Со всей этой научной простотой.
– Так, значит, я в депрессии? – Я стараюсь делать вид, будто мне смешно, но голосом управлять трудно, и в нем звучит что-то еще. Теперь на меня никто, кроме Лин, не смотрит. – Вот что вы думаете? – Я все еще пытаюсь отшутиться. – Что у меня яйца ноют?
– У тебя не яйца ноют, – спокойно отвечает она, – а сердце.
Пауза, потом ребята начинают хохотать.
– Извини, schatje,[26] – говорит Вау, – но это ему несвойственно. Ты просто его еще не знаешь. Дело, скорее, в серотонине.
– Я знаю, что я знаю, – возражает Лин.
Они начинают спорить из-за этого, а я опять хочу отправиться в путь, где меня никто не знает, где у меня нет ни прошлого, ни будущего, а только один момент в настоящем. А если настоящий момент стал слишком назойливым и некомфортным, всегда можно сесть в поезд, который доставит в следующий момент.
– Не важно, с чем у него там проблемы, с яйцами или с сердцем, лечение все равно одно, – говорит Брудье.
– Какое же? – спрашивает Лин.
– Трахаться, – в один голос восклицают Брудье с Хенком.
Это уже чересчур.
– Пойду отолью, – говорю я, поднимаясь.
Я захожу в туалет и умываюсь. Потом смотрю в зеркало. Шрам еще красный, яростный, словно я его ковырял.
В коридоре снова полно народу, только что закончился очередной фильм, не Бонт, а какая-то елейная британская романтическая комедия, из тех, где через два часа уже любовь навек.
– Уиллем де Рюйтер, не иначе.
Я оборачиваюсь и вижу влажные от поддельных чувств глаза Аны Лусии Аурелиано.
Я останавливаюсь и жду, когда она подойдет. Мы целуемся. Она машет своим друзьям, которых я тоже знаю по колледжу, чтобы шли без нее.
– Ты мне даже не позвонил, – говорит она, дуя губки, словно обиженная маленькая девочка – ей это выражение всегда придает очарования, впрочем, как и любое другое.
– У меня номера не было, – отвечаю я. У меня нет никаких причин стараться ей угодить, но это уже как рефлекс.
– Я же тебе его дала. В Париже.
Париж. Лулу. Чувства, возникшие во время фильма, снова возвращаются, а я защищаюсь. Париж был фикцией. Точно такой же, как и романтическое кино, которое только что посмотрела Ана Лусиа.
Она подается ко мне. От нее приятно пахнет, как будто корицей, дымом и духами.
– Может, снова дашь, – говорю я, доставая мобильник. – Тогда я смогу позвонить.
– К чему это, – говорит она.
Я пожимаю плечами. Я слышал, что когда между нами в прошлый раз все закончилось, Ана Лусиа была весьма недовольна. Я убираю телефон.
Но тут она хватает меня за руку. У меня она холодная. У нее горячая.
– Я имею в виду, зачем звонить потом, если я вот, прямо тут и сейчас?
Да. Она тут. И я тоже.
Лечение одно, слышу я голос Брудье.
Может, так оно и есть.
Десять
Ноябрь
Утрехт
Комната Аны Лусии похожа на кокон, пуховые одеяла, обогреватели работают на полную мощность, нескончаемый густой горячий шоколад. Первые дни я просто рад быть здесь, с ней.
– Ты предполагал, что мы когда-нибудь снова будем вместе? – воркует она, прижимаясь ко мне, словно крошечный теплый котенок.
– Гм, – правильного ответа на этот вопрос просто не существует. Я никогда ничего подобного не предполагал, потому что изначально не считал, что мы «вместе». Той туманной весной, когда умер Брам, у нас с Аной Лусией закрутилась интрижка на три, максимум четыре недели, когда я всем на удивление затормозил в обучении, зато также на удивление преуспевал по части женщин. Правда, преуспевал – не совсем верное слово. Оно подразумевает какие-то усилия, а тут мне их впервые в жизни прикладывать не пришлось.
