Нулевой километр (СИ) - Стасина Евгения

– Конечно, — произносит и уже протягивает мне бумажный пакет. Сегодня с шоколадом… должны были быть.

– Ума не хватает запомнить название? — пыхчу и выставляю руку, ожидая, когда эта безэмоциональная машина вложит в мою ладонь помятый чек.

Маленькая месть. Совсем крохотная. Не захотел человеческого отношения, получай по заслугам — мотайся на другой конец города, чтобы к десяти утра радовать свою хозяйку выпечкой, к которой я в принципе равнодушна.

– Гадость.

И это я не о чертовых слойках. О ситуации в целом: зачем я, вообще, выкладывалась на полную, ублажая Тихомирова, если вместо долгожданного союзника получила его — Бирюкова, что скорее умрет, чем произнесет хоть слово? Знала бы, припрятала свой лучший комплект подальше, и так яростно не терзала бы мужские губы, ведь, по сути, изменилась лишь оболочка. Возит меня теперь не занудный усач, а немногословный Аполлон, от чьего присутствия атмосфера в салоне отнюдь не улучшилась.

– Ну, простите, — я от неожиданности даже давлюсь, а он и не думает переждать, когда уймется мой кашель. - С шоколадом все разобрали.

– И неудивительно! Вот поэтому ты и крутишь баранку чужой машины — слишком медлительный. Сколько тебе?

Я откладываю десерт, брезгливо стирая с пальцев сливочный крем бумажной салфеткой, и ерзаю на сиденье, желая видеть лицо своего шофера, когда буду высказывать ему все, что во мне накипело.

– Тридцать, максимум тридцать два?

– Двадцать девять.

– Немногим лучше. Один черт четвертый десяток маячит на горизонте, — зачем-то жестикулирую, уже не в силах остановиться. Костьми лягу, но пробью брешь в его обороне: не только ему любоваться моими вмиг покрасневшими щеками, стоило простому шоферюге так демонстративно проигнорировать протянутую ладошку. В жизни так не пылала, а это ли не повод для мести?

– И что мы имеем? На тебе подростковые шорты и оклад в двадцать тысяч, — или сколько ему там платят?

– По-вашему, в этом есть что-то унизительное? Работать водителем?

– Конечно. Мужчину делают мужчиной вовсе не яйца, — философски растягиваю, гордо задрав нос. – И женщины клюют вовсе не на их звон.

– А на что же тогда? – ухмыляется и наверняка жаждет ткнуть себя пальцем в грудь, со словами: «Брось! Именно это вас и привлекает, и я живое тому подтверждение!»

– Шутишь? Уж явно не смазливая мордашка и гора мускулов. Какой с них толк, если дальше тебя ждет одно лишь разочарование? Поверь, желающих терпеливо ждать, когда же взрослый мужик, наконец, состоится, не так уж и много. Так что лучше бы мозг свой развивал, чем на турниках потеть, – знаю. Грубо. Произношу раньше, чем успеваю подумать, и теперь мужественно сдерживаю щекочущее язык извинение. Не в моих это правилах, слова назад забирать. Да и будем честными – он сам напросился. Никто его не заставлял перемывать мне кости в разгар рабочего дня! Мог бы и до вечера потерпеть, чтобы сообщить кому-то из близких, что он выгуливает безмозглую Тихомировскую собачонку.

– И что же тогда? Деньги? — впервые за неполные четыре дня нашего напряженного сотрудничества, Бирюков награждает мою скромную персону своим вниманием: открыто сверлит мое лицо хищным взглядом и так недобро ухмыляется, что мне сразу становится душно. Господи, не от страха, не подумайте! Все дело в погоде, что портится на глазах, заставляя горожан затаить дыхание в преддверии долгожданного ливня. Не его же бояться — пальцем щелкну, и вновь притихнет, испугавшись грозного начальника.

– Они самые. А также возможности, что они открывают. А у тебя что? Из перспектив только одно повышение — вдруг Руслан снизойдет и разрешит тебе хоть разок усесться за руль его новенького Porsche!

Своей цели я не добилась. Напротив, вместо алых пятен на небритых щеках заходятся желваки, а сквозь загар проступает бледность. И не болезненная вовсе, словно я нанесла ему душевную рану, задев за живое, а холодная, пугающая — яркий признак злости, от которой даже глаза его становятся темнее. Горят огнем, заставляя волоски на моих руках вставать дыбом…

– Что? – мне бы смолчать, только мало кто занимался моим воспитанием. Разве что бабушка наставительно причитала, что когда-нибудь найдется тот, кто не поленится укоротить мой язык. – Разве не правда?

– Жаль, Юлия Константиновна, – цедит сквозь зубы, развернувшись к лобовому стеклу, – что ваши понятия о жизни так ограничены.

– Это еще почему?

– Потому что не все меряется деньгами. И если быть честным, уж лучше баранку крутить, чем…

Не договаривает. Лишь многозначительно смотрит на меня в узкое зеркало, ехидно приподняв бровь, а я уже ощущаю жар, что горячей волной поднимается из груди, даже уши мои окрашивая пунцовым цветом.

– Это на что это ты намекаешь?

– Ни на что. Лишь говорю, что в моей профессии нет ничего зазорного. И если вас это хоть немного успокоит, платят мне на порядок больше.

Глава 8

Не суди, да не судим будешь — звучит красиво, а на деле почти невыполнимо. Крепче сжимаю руль, невольно вдавливая в пол педаль газа, и стараюсь выровнять дыхание. Знаете, я жалею, что мой шеф на старость лет не поехал крышей и не завел интрижку с мужчиной. Не будь моя начальница женщиной, я бы быстро заставил ее пожалеть о каждом сказанном слове. Хорошенько встряхнул бы и без устали вдалбливал железным кулаком житейскую истину в эту пустую голову…

– Придурок, – шепчет, правда, недостаточно тихо, чтобы это оскорбление не коснулось моих ушей, и переползает на сиденье прямиком за спинку моего кресла.

Бесстрашная, сказал бы я, не знай, что все эти помои льются из ее рта не от большого ума…

– Музыку прибавь.

Наверное, вот оно наказание — ни сам факт, что теперь я прикован к розовой иномарке, а наличие этой девчонки в тесном, невыносимо тесном, салоне огромного внедорожника. Руслан знал, что мы не сумеем найти общий язык — я вспыльчив, а она ничего не смыслит в общении с подчиненными. Мнит себя королевой, не слишком-то переживая, что диадема ее красуется не на макушке, а где-то ниже поясницы, на том самом месте, что так привлекло ее благодетеля.

Чем ближе величественное здание универсама, тем больше сгущаются тучи над москвичами: небо стремительно чернеет, и лишь редкие вспышки молнии на усеянном тяжелыми облаками полотне, разбавляют мрачную картину и без того невеселой пятницы – выходные в моем плотном графике не предусмотрены, а значит подобно многим торопиться домой в предвкушении отдыха мне не светит. Провожаю спину Юлии Константиновны недовольным взглядом и очень надеюсь, что золото, которым она увесила тонкую шею, послужит магнитом для электрического разряда.

– Бред какой-то, – прохожусь ладонями по уставшему лицу, поражаясь, что всего лишь за несколько дней хрупкая девушка умудрилась превратить меня в монстра, который только и делает, что раз за разом в своей голове заставляет ее замолчать навеки. – До чего ты докатился, Бирюков?

Юля

– Я ему так и сказала: либо женишься, либо ищешь себе другую дуру, которая согласится годами выслушивать твои отговорки, – Дарина обводит глазами стол и, выдержав театральную паузу, вытягивает перед собой правую руку. - Я замуж выхожу!

Так просто? Хватаю ее тонкие пальцы и с завистью разглядываю на свету внушительный бриллиант в оправе из белого золота. Она со своим режиссером всего лишь полгода, а уже выбирает подвенечное платье. Где справедливость?

– Счастливая, – не без зависти в голосе тянет Оля Суворова, в отличие от меня не порываясь коснуться чужой побрякушки. Милая, голубоглазая шатенка в легком платье изо льна, расшитом по подолу замысловатыми узорами, прикусывает нижнюю губу, без прежнего энтузиазма ковыряя вилкой салат. Ей наверняка понятно, отчего я хмуро свожу брови на переносице и залпом осушаю приторный коктейль через закрученную в спираль соломинку. Она моя подруга по несчастью — уже год ходит в любовницах у известного депутата и уже вряд ли верит, что тот когда-нибудь разведется с женой. Дети, положение в обществе и грозный тесть, что без труда положит конец его политической карьере — держат получше любовных уз. Видите, порою чувства совсем не нужны, люди и без них неплохо сосуществуют…