Кэти Келли - Мужчины свои и чужие

– В ее возрасте на большее рассчитывать трудно, – бес­печно заметил Феликс.

Зато Ханна заметила с грустью, что он долго о чем-то шептался в углу с Зигрид – датской актрисой, у которой была небольшая роль в телевизионном сериале, в котором снимался Феликс. Глядя на них, сразу можно было прийти к выводу, что они более близки друг с другом, чем положено обычным коллегам. Но. они не касались друг друга, ничего такого. Может, ей все кажется?

Она так внимательно следила за Феликсом, что даже не расстроилась, когда кто-то вылил бокал вина на ее любимую подушку. Вернувшись из кухни, где она высыпала на не­счастную подушку фунт соли, Ханна увидела, что Феликс стоит в группе актеров, обняв за плечи женщину, которую, как она знала, он ненавидит.

И вдруг Ханна все поняла. Он легко касается на публике людей, которых терпеть не может, но не дотрагивается до тех, кто ему нравится. Она с облегчением увидела, что Зиг­рид уехала с тем же спутником, с которым прибыла, но неко­торое неприятное ощущение осталось.

– Все в порядке, дорогая? – спросил Феликс, похлопав ее по руке, когда Зигрид уехала.

– Нормально, – ответила она.

В начале первого Ханна почувствовала, что страшно уста­ла. Большинство гостей уже разошлись, за исключением не­скольких самых стойких, привыкших развлекаться допоздна. Теперь они сидели за кухонным столом вокруг бутылки виски, которую Билли разыскала среди полотенец. Когда Ханна зашла в кухню, компания с энтузиазмом смешивала с дерьмом сериал, в котором ни один из них не участвовал. Никто не обратил на нее внимания, поэтому она решила, что может со спокойной душой отправиться спать.

Мерседес весь вечер вела себя идеально, даже забрала кроватку Клоди в свою комнату, чтобы она все время была под присмотром, и явно заслужила выходной. Ханна решила, заглянуть к девушке и сказать, что утром заберет малышку: пусть Мерседес поспит подольше. Феликса нигде не было видно, но он наверняка поймет, что она ушла спать, и сам займется гостями.

Она на цыпочках поднялась наверх, радуясь, что вече­ринка подходит к концу. Конечно, завтра придется потру­диться, приводя дом в порядок, но об этом сейчас думать не хотелось. Ханна подошла к двери комнаты Мерседес и услы­шала какие-то глухие звуки. Она решила, что проснулась Клоди, и Мерседес переодевает ее. Постучав на всякий слу­чай, она не стала ждать ответа и вошла.

Но увидела она вовсе не Клоди, которой меняют подгуз­ник, а Феликса в одних трусах.

Он даже не растерялся. Напротив – слегка удивился, как будто только что проснулся и рядом с ним лежит законная жена, а не стройная Мерседес в красивом кружевном белье.

К счастью, Клоди мирно спала, сжав в одной руке чер­ную овечку, с которой она отказывалась расставаться. Ханна никогда не простила бы Феликсу, если бы он трахал их нянь­ку под внимательным взглядом дочери.

– Ханна, простите меня! – воскликнула Мерседес в от­чаянии. – Я не хотела, я вас так люблю, поверьте мне… Мы ничего не планировали, просто так вышло!

«Интересно, как часто „так выходило“?» – невольно по­думала Ханна.

– Тогда как же это произошло? – холодно спросила она, глядя на Феликса, а не на Мерседес. Она ведь всего лишь де­вятнадцатилетняя безответственная девчонка, которую вряд ли можно винить в безнравственности ее хозяина.

Как всегда, когда он был в чем-то виноват, лицо Феликса напоминало пустой холст, на котором можно изобразить любое выражение.

– Я жду твоих объяснений, Феликс, – сказала Ханна. Феликс, сообразив, что она не пойдет по проторенному пути и не станет обвинять другую женщину, состроил соот­ветствующую гримасу.

– Ты прости, Ханна, – сказал он. – Я был пьян. Зашел проверить Клоди, а эта девица на меня набросилась…

– Неправда! – взвизгнула Мерседес. – Вы за мной гоня­лись с тех пор, как я тут появилась!

– Лживая сучка! – прошипел Феликс. – Не верь ни одному ее слову, Ханна! Она все время вела себя, как течная кошка…

Тут проснулась Клоди, увидела, что люди, которых она любит, ссорятся, и громко закричала. Ханна нагнулась над кроваткой и взяла девочку на руки.

– Что случилось с моей деткой? – заворковала она, при­жимая курчавую головку Клоди к груди и удивляясь, что после всего случившегося она может говорить нормально. – Феликс, отнеси, пожалуйста, кроватку в спальню.

Он ухмыльнулся, глядя на Мерседес, как будто хотел ска­зать: «Я выиграл, она мне поверила». Нижняя губа девушки задрожала, глаза наполнились слезами. Но Ханна все эти эмоции проигнорировала и отнесла Клоди в свою спальню.

Вскоре появился Феликс. Он поставил кроватку Клоди на место и как ни в чем не бывало уселся на супружеское ложе.

– Даже не думай, Феликс! – предупредила Ханна, стара­ясь говорить потише, чтобы еще больше не разволновать де­вочку. – Поспи сегодня где-нибудь в другом месте. Уверена, кто-нибудь тебя охотно примет. Например, Зигрид, если уж Мерседес слишком злится, чтобы снова пустить тебя в свою постель.

Он резко поднял голову и взглянул на Ханну, явно при­кидывая, как много она знает и о чем догадывается.

– Ты что, считаешь меня полной дурой? – нахмурилась Ханна. – Не надо, не отвечай, потому что и так ясно, что я дура. Я умудрилась не заметить, чем ты занимаешься под од­ной крышей со мной и уж, разумеется, не предполагала, что ты трахаешь половину лондонских актрис.

– Ничего подобного… – начал он.

– Не трудись извиняться или объясняться. – Ханна про­шлась по комнате, легонько покачивая Клодию. – А теперь убирайся к своим гостям.

Феликс понял, что потерпел поражение, и ушел.

Когда Ханна через полчаса спустилась вниз за молоком для Клоди, на кухне было пусто. Гости в гостиной играли в шарады – совершенно неприличные, судя по тому, что до­носилось до ушей Ханны.

Ханна подогрела молоко для себя и дочери. Почему-то ей захотелось молока. Наверное, дело было в том, что ее мать лечила горячим молоком все болезни от гриппа до расстроенного желудка. Ханна уже не помнила, помогало оно или нет, но сама идея умиротворяла.

Когда Клоди наконец заснула, Ханна разделась и легла в постель. Ей не хотелось думать о том, что произошло и какие выводы из всего этого следует сделать. Она только жалела, что нельзя поговорить с Лиони, мамой или Эммой и выпла­каться. Для душевного комфорта кружки горячего молока оказалось недостаточно.

Неожиданно она вспомнила Дэвида Джеймса. Его муже­ственное лицо и широкие плечи. На таком плече хорошо по­плакать, спрятать голову на груди и почувствовать нежное объятие сильных рук. Не таких, как у Феликса. Он боялся раздуться, как Шварценеггер, и в спортзале предпочитал под­нимать небольшой вес, желая оставаться стройным и хруп­ким. Ей трудно было представить себя плачущей на плече Феликса. Феликс был из тех, о ком женщины плачут, а не из тех, кому жалуются.