Дик Портер - Преданное сердце

Когда я сообщил Уэйду, что ухожу из банка, он отнюдь не удивился.

— Что ж, Хэм, наверно, это не так уж и глупо. Конечно, нам будет тебя недоставать и все такое, но ты ведь всегда был каким-то неприкаянным — да ты и сам это знаешь.

— Я бы хотел сдать дела как можно быстрее.

— О чем разговор. Тридцати дней с головой хватит. Твое место займет Хупер Франклин. Человек он знающий, но разъезжать по свету ему, понятно, уже вряд ли придется.

Как только ты уйдешь, бюджет международного отдела будет урезан. Отдел-то, в сущности, был создан специально для тебя — банку он нужен, как рыбке зонтик. Мне и так на совете уже плешь проели: не по карману, говорят.

— По-моему, мы внесли свою долю в общее дело.

— Ну, это с какой стороны посмотреть.

— Послушай, я хочу, чтобы ты знал: мы с Сарой Луизой разводимся.

— Признаться, и это меня не удивляет.

— Я благодарен тебе за то, что ты поговорил с Эрикой.

— Прелестная женщина. И муж у нее тоже что надо, разве что немного староват.

— Надеюсь, что если ты когда-нибудь сойдешься с Сарой Луизой, то дашь ей больше, чем смог дать я. Она этого заслуживает. И девочки тоже заслуживают лучшей участи.

Уэйд не то чтобы покраснел, а так, слегка порозовел и ответил:

— Жизнь, сам понимаешь, сложная штука. Полная неожиданностей. Я ведь как-никак женатый человек. Но, разумеется, что, если Саре Луизе или девочкам понадобится помощь, они могут на меня рассчитывать.

— Не надо, Уэйд, ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Я был бы только благодарен, если бы у тебя получилось лучше, чем у меня.

— У Джоаны может быть другое мнение. — Уэйд улыбнулся. — Посмотрим, Хэм, посмотрим. А пока скажу тебе одну вещь. Хоть мы с тобой и не одного поля ягоды, я всегда, еще с Монтеррея, старался быть тебе другом. Я и сейчас твой друг.

— Знаю, Уэйд. Спасибо.

— Собираешься нас навещать?

— Приеду повидать девочек.

— Что ж, возможно, и со мной повидаешься.

— Надеюсь.

Развод мы решили оформить в штате Невада.[103] Элизабет, узнав об этом, совсем скисла, заявив, что разводиться в Неваде пошло. Как нам объяснили адвокаты, в Нашвилле развод займет четыре месяца, если повезет, а если нет — то и все полгода. В Мексике разводиться было рискованно, поэтому ничего не оставалось, кроме как лететь в Рино.[104]

Так мы и поступили. По совету адвокатов, чтобы избежать в дальнейшем всяких юридических осложнений, мы оба оформили себе жительство в Неваде, а по желанию Сары Луизы летели из Нашвилла в Рино и обратно разными самолетами и останавливались в разных гостиницах. Также по ее желанию на то время, что мне осталось провести в Нашвилле, я переехал жить в мотель. Спустя полтора месяца после нашего первого визита в Рино, мы снова туда вернулись, а еще через три дня состоялось слушание нашего дела. По разводу Сара Луиза получила, впридачу к алиментам, наш дом и все наши автомобили; девочки — месячное содержание в триста долларов каждая, а также оплаченное обучение в колледже или эквивалентную денежную сумму; а я — сто восемьдесят тысяч долга. Расставание с семьей прошло спокойно — без слез и шмыганья носом. Я уже настолько привык уезжать из дома, что было такое ощущение, словно я опять скоро туда вернусь. Девочки чувствовали себя скованно: вся эта церемония была не в их вкусе, а Сара Луиза на прощанье сказала:

— Желаю удачи. Что-что, а удача тебе пригодится.

— Как и всем нам, — ответил я.

Садясь в самолет в Нашвилле, я почти ничего не соображал: слишком много событий произошло за короткий срок, — но к тому времени как мы приземлились в Нью-Йорке, мне все-таки удалось прийти к кое-каким выводам: во-первых, я был беден, во-вторых, свободен и, в-третьих, счастлив. Когда же самолет «Люфтганзы», на котором я летел в Германию, поднялся в воздух, я почувствовал радостное возбуждение от проведенного дня: в Нью-Йорке было солнечно и нежарко, таксист, который довез меня до аэропорта, был весьма любезен, а немецкие стюардессы улыбались так, словно только и умели, что улыбаться, точно им нравилась их работа. Погода и во Франкфурте, и в Мюнхене стояла восхитительная, а Манни, который встретил меня в аэропорту, был в отличном настроении.

— Квартиру мы тебе подыскали — в Швабинге,[105] — сказал он по дороге. — Будешь доволен. Двумя этажами ниже Эрики. Мебель из дома Макса в Клостерсе: Макс понимает, что никогда уже туда не вернется, и велел Эрике все забрать: хватило на обе квартиры. Ну, пока, увидимся в понедельник в конторе.

Войдя в квартиру, я понял, что Манни прав: я действительно был доволен — или, вернее сказать, ошеломлен. Я заранее предупредил, что никакой обстановки с собой не везу, поэтому прошу приобрести на первых порах какую-нибудь рухлядь. Так что ожидал я увидеть почти голое помещение с минимальным количеством самой простой мебели. Увидел же я нечто совсем другое. Коридор украшал ансамбль старинных светильников, выполненных из порфировых ваз. В гостиной стояли диваны, кофейные столики и кадки с растениями — все на своем месте, и — что это? — нет, зрение меня не обманывало: на стене висела картина Фернана Леже. В столовой обитые восточным шелком диваны отражались в старинных венецианских зеркалах. В спальне у окна стоял французский стол восемнадцатого века, а напротив него — кожаное кресло в стиле какого-то Людовика — то ли Пятнадцатого, то ли Шестнадцатого. Тут же были работы Ля Фреснайе, Фотрие и Ля Гандара. Довершала великолепие широкая, массивная кровать под кирпичного цвета покрывалом. На кровати лежала записка:

"Дорогой Хэмилтон!

Неужели на этот раз ты вернулся насовсем?

Всей душой надеюсь, что это так. Я воспользовалась случаем и поставила к тебе кое-какие вещи, которые нам сейчас не нужны. Если они тебе не нравятся, сообщи мне, и их заберут. Я к ним, признаться, привязана и надеюсь, что ты иногда будешь разрешать мне проводить с ними время — а заодно и с тобой.

Когда мы сможем увидеться? Макс чувствует себя неважно и скоро ляжет в больницу. Все дела с квартирой я уже почти закончила, завтра перевезу последние вещи. Будешь ли ты дома? Если удастся удрать, заскочу около трех. Отдыхай как следует, я хочу, чтобы ты был в хорошей форме.

Я тебя люблю и мечтаю, как мы будем жить вместе.

Всегда твоя Эрика".

Что ж, если Эрика велит быть в хорошей форме, надо постараться, и я, даже не успев распаковать чемоданы, повалился на кровать и принялся отсыпаться за бессонную ночь в самолете. Пару раз сквозь сон я пожалел, что Эрика не видит, как послушно я выполняю ее указания. Окончательно пробудился я только к вечеру. Мюнхен был великолепен. Лучи заходящего солнца золотили листву в парке «Энглишер-гартен». Я вышел на балкон посмотреть на улицу, которой теперь предстояло стать моей, и она мне очень понравилась.