Вера Кауи - Наследницы
Но вечер был очень тихим, безветренным. Она чего-то боялась… или кого-то? Чтобы успокоить ее, он сам обследовал окно и убедился, что его не открывали в течение многих лет — настолько набухшей была деревянная рама.
Как только они легли, она тесно прижалась к нему, и он понял, что ей хочется не сексуальной близости, а надежной защиты.
— Спасибо тебе, что приехал, — прошептала она после недолгого молчания.
— Как я мог не приехать?
— Мы оба знаем, что в последнее время не все у нас… было в порядке.
— Не бывает такого брака, чтобы всегда все было в порядке.
— Когда закончится этот год, все изменится, — обещала Доминик.
Да уж, лучше бы все изменилось, подумал Блэз.
Она вздохнула.
— Две смерти всего лишь за один год… кто мог такое представить?
— Раз Катрин теперь вместе с Чарльзом… а она в это верила… к чему так переживать?
— Ты в это веришь?
— Нет.
— Я тоже. В аду оказываешься не после смерти. Настоящий ад — это жить, не получая того, что желаешь.
— Так вот почему ты хочешь загнать в него всех, кроме самой себя.
Доминик рассмеялась.
— Ах ты, — сказала она в прежней своей манере и, устроившись поудобнее, вздохнула уже с облегчением.
Через несколько минут она заснула, но Блэз долго лежал без сна, напряженно размышляя.
— Нет!
Резко высвободившись, Кейт вскочила с софы.
— Но почему? — озадаченно спросил Лэрри.
— Потому что… — Слова «потому что ты не тот человек» уже готовы были сорваться с ее губ, однако вслух она произнесла другое:
— Потому что я не в настроении.
Лэрри смотрел на нее угрюмо.
— Быстро же оно у тебя меняется.
— Прости, — сказала она устало. — Это не твоя вина.
— У тебя есть еще кто-то? Неужели меня обошли?
Этот парень Чивли, да?
— Ему придется подождать, — бросила Кейт.
— Тогда кто же?
— Никого нет, Лэрри, совсем никого. Прости, что завлекла тебя… но мы ведь не будем разыгрывать из себя Антония и Клеопатру, правда?
Он невольно ухмыльнулся.
— Скорее уж это Мат и Джефф…
Кейт улыбнулась. Этим и правился ей Лэрри — он никогда не падал духом. Просто резиновый мячик.
— У меня сейчас голова занята совсем другим, — призналась она. — Кортланд Парк… я только об этом и думаю.
— Я могу чем-нибудь помочь? Знаешь, в свое время я командовал скаутским отрядом.
Кейт со смехом отвернулась от него.
— Нет, но за предложение спасибо.
«Какой же он милый, — подумала она, — и удобный, как разношенные тапочки». Когда он начал ухаживать за ней, она позволяла ему целовать и ласкать себя. Но когда сегодня вечером он решил пойти дальше, она, внезапно прозрев, осознала неопровержимую истину: она не может этого и не хочет, она готова принять его в качестве друга, но никак не любовника, ибо подобная роль… Подобная роль предназначалась тому, кто походил бы на Блэза Чандлера. Она изо всех сил пыталась бороться с этим безнадежным и ненужным чувством. Однако пять минут назад, в объятиях Лэрри Коула, когда нужно было уступить или же отказать, она поняла, что уже ничего не сможет с собой поделать.
Она влюбилась в Блэза Чандлера, несмотря на все свои ухищрения: возводила надежный барьер из обиды и неприязни, усердно выискивала любой повод для подозрений, всячески стремилась — безуспешно, как выяснилось, — держать его на безопасном расстоянии. Слишком поздно: он занял прочное место в ее сердце и в ее мыслях, целиком завладев ими. В нем воплотились ее девические грезы — как будто Эдвард Рочестер вдруг сошел со страниц романа и обрел новую жизнь в облике Блэза Чандлера. Сама же она превратилась в Джен Эйр, что было только естественно, ведь они обе не отличались красотой.
— А это не потому, что ты до сих пор воображаешь себя уродиной? — спросил Лэрри, словно прочитав ее мысли.
Кейт была удивлена его проницательностью.
— Почему ты так решил? — сказала она, уклонившись от ответа.
— Мне кажется, ты просто не веришь, что можешь понравиться любому человеку… то есть любому мужчине.
Кейт сдвинула брови.
— Это не так, — произнесла она наконец и тут же искренне добавила:
— В свое время так оно и было, но я жила тогда не здесь, и вообще, той девчонки больше нет.
— В самом деле нет? — спросил Лэрри.
— Да, — твердо ответила Кейт.
— О'кей, — легко согласился он. — Значит, дело во мне. Не умею понравиться.
— Перестань, — насмешливо сказала Кейт. — Ты сам знаешь, что это не правда.
— Я не знаю, чему верить. Вроде бы я все делал правильно и говорил нужные слова…
— Так оно и было. Только мне нужны другие слова.
Лэрри застегнул рубашку, подтянул галстук и потянулся за пиджаком.
— Что ж, всех завоевать нельзя, — кивнул он, примиряясь.
— Полагаю, ты завоевал гораздо больше, чем положено тебе по справедливости.
Он встал, горделиво расправил плечи.
— Не жалуюсь.
Но Кейт чувствовала, что он раздосадован.
— Ты мне очень нравишься, — честно сказала она, — но не больше того. Возможно, во мне что-то еще сохранилось от прежней Кейт, и я не могу относиться к этим вещам легко…
Она ткнула пальцем в сторону измятого покрывала на софе.
— Для меня это должно быть… серьезно.
— Значит, это несерьезно. В любом случае, для тебя.
— И для тебя тоже, — спокойно парировала Кейт. — Будь честен.
— Какой же парень упустит свой шанс? — честно признался он.
— У меня такое ощущение, — с улыбкой произнесла Кейт, — что тебе шанс подворачивается частенько.
Он фыркнул.
— О'кей, обойдемся без разбитых сердец. Всего лишь еще одна любовь растоптана.
— Это тоже не правда, — резко бросила Кейт.
Когда дверь лифта распахнулись, он наклонился к ней:
— Мы по-прежнему друзья?
— Надеюсь, — ответила Кейт.
— Я заеду за тобой завтра вечером?
— Нет, у меня аукцион на носу. В четверг.
— Договорились.
Он одарил ее своей белозубой, широкой, беспечной улыбкой — и дверь лифта медленно закрылась за ним.
Кейт расправила покрывало на софе, отнесла бокалы на кухню и вымыла их. Затем выключила свет и направилась в спальню.
Она ничего не изменила в меблировке: кровать была очень большой, а драпировки выдержаны в серых и бордовых тонах — цвета чисто мужские. Все здесь было подобрано ее отцом: и блестящая полированная французская кровать, и высокий комод с восемью выдвижными ящиками, и роскошные бархатные занавеси. Она подложила под спину широкие твердые подушки и вновь склонилась над пачкой отцовских писем. Прочитав их в первый раз, она рыдала так, что даже заснула в слезах — настолько ей было стыдно за себя. Снова взяв в руки письма, в которых сохранилось так много от ее любимого отца, она спросила себя, не стало ли вырвавшееся на волю и безмерно выросшее чувство к Блэзу Чандлеру в некотором смысле роковым искуплением.
